Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский

щебетание птиц, а легкие шаги Оливеры, робкие, но совершенно отчетливые; вот до него доносится шуршание ее платья, он видит ее задумчивое лицо, озаренное ясной улыбкой. Ему захотелось броситься к ней в объятия, осыпать ее нежными словами и целовать до изнеможения, без конца благодарить за все — за жизнь, за любовь… Он вздрогнул, приоткрыл глаза. Перед ним стоял лес, под ногами росли незабудки, голубые чудесные цветы с лепестками, похожими на ладошки ребенка. Инженер встал и заспешил к баракам. Даже сама мысль о ней, об Оливере, гонит прочь заботы и усталость, будит во мне какой-то необычный восторг… Любимая моя! Как жить без любви, ведь человек без любви все равно что дерево без корней, а в мои годы Оливера для меня все. Только она слишком застенчивая, но в этом ничего странного, она родом из села, из патриархальной семьи. Как ей неловко, когда рабочие видят нас вместе, будто мы преступники, будто любить грешно… Пусть смотрят, пусть на нас смотрит весь мир, мы никому зла не желаем и не причиняем, и то, что мы любим друг друга, — это счастье. Как можно стыдиться любви, самого благородного чувства, которое делает жизнь полной, богатой, бесконечной… Я это знаю, все это у меня уже было — и жена, и сын, чудесный мальчик, никогда их не забуду, только смерть отнимет у меня память о них. Я и теперь с ними часто разговариваю, смотрю на них на обоих, как будто они здесь, рядом со мной, но жизнь диктует свой закон, я больше не могу оставаться одиноким пустынником, без друга, который меня любит и понимает. И чувства, и разум говорят мне: нельзя быть одному, одиночество обедняет жизнь, делает ее бесплодной, наполняет горечью, лишает радости, сокращает век. С Оливерой моя жизнь станет прекрасной, полной, мне ничего не будет страшно, я обрету новые силы… Да и на рабочих, наверно, ворчать перестану! Правы философы: счастье заключается в самом человеке, все зависит от него самого, а мое счастье — это Оливера, ее лицо, ее взгляд, нежный, милый, излучающий такое благородство, теплоту. Какая же красивая у нее душа! Она всегда со мной, и не только когда рядом, но и в моих мыслях. С ней я делаюсь другим человеком. Но когда забываю о ней, тогда я непонятен даже самому себе: едкий, злой, несдержанный. Может быть, оттого, что тоскую о погибших жене и сыне, вечно ношу в сердце память о них?.. Надо как можно скорее увидеться с Оливерой, поговорить. Я хочу быть с ней всегда вместе — хоть в столице, хоть в здешнем бараке — где угодно, только вместе, нерасторжимо. Иначе нельзя жить, это не жизнь…

Он стал мечтать о новой жизни с Оливерой, о жизни, которая будет совсем другой, без печали и боли, но тут же опять вспомнил сына и жену, свою прошлую жизнь, прежнее счастье. Да, жизнь прекрасна, это великая радость, но это и боль, невыносимая боль, когда теряешь любимых людей. Я часто спрашиваю себя, зачем жить, зачем отдавать все силы этой стройке? Но настоящей жизни нет без энтузиазма, без полной самоотдачи. Прозябать — унизительно и бессмысленно, а мне в жизни дает силу и вдохновение только Оливера. Эта девушка такая славная, такая милая, так прекрасны ее ясные глаза, ее доброе лицо…

И вдруг он спохватился, что совсем забыл о строительстве, о неотложных делах, о том, что надо проверить, как идет работа в машинном зале. Он встал и, придерживаясь за низенькие вечнозеленые деревца, заспешил вниз, к электростанции. На площадках никого не было, рабочие ушли отдыхать в прохладу бараков, чтобы после обеденного перерыва продолжить работу под палящим южным солнцем, которое не знает отдыха.

Возле столовой Крстаничин встретил служащих, они пообедали и шли назад в свою канцелярию. Мартин поздоровался, а сам все искал глазами Оливеру. Вот и она. Мартин подошел к ней, широкая улыбка засияла на его лице, потом он опять нахмурился, словно что-то беспокоило его, заставляло страдать, и вдруг заговорил:

— Моя жизнь бессмысленна без тебя, Оливера, абсолютно безнадежна. Как можно скорее надо пойти зарегистрироваться. Зачем откладывать, ведь мы будем счастливы! Правда?

Ее большие глаза, голубые, как южное небо, смотрели удивленно и растерянно — может быть, потому, что она уже не ждала от него таких слов.

XXXV

Песни по вечерам, пересуды о гробнице Марко, о его веселой свадьбе прекратились, умолкли веселые разговоры и смех, даже Мата Бисерин перестал отпускать свои шуточки. Всем передалось настроение Мартина, вернувшегося из Белграда злым, озабоченным. Жесткие, даже гневные нотки прорывались у него, когда он говорил об Управлении, о Биедиче и его работниках. Но глядя, как растет стройка, а вместе с ней и люди, Мартин радовался и гордился. С этими думами, мрачными и обнадеживающими, тревожными и успокаивающими, он засыпал, с этими думами и просыпался. Вот он ходит по стройке, расставляет людей на объектах, то подбадривает их, а то раздражается, кричит. Рабочие в замешательстве, косятся на него или хмурятся, огрызаются или недоуменно молчат.

— Что это происходит с Мартином? Как бы он не сорвался совсем. А ведь был такой добрый человек…

— Он болен, потому такой резкий.

— Только и знает кричать как сумасшедший…

— Это после того, как съездил в Белград, он так изменился. Угрожает, кричит. Что с ним такое? Что за дьявол в него вселился?

— Боюсь, уж не свихнулся ли он… Ходит как чокнутый.

— Брось болтать чепуху! Чего ты хочешь, это строительство — не шутка. Сколько забот! Он не из железа, он тоже человек, а все свалилось на его плечи.

— Жалуется на Биедича, того, что как-то был здесь у нас, да еще на каких-то министров. Я слышал, как он говорил с Бошевским, с нашим геодезистом. Мартин кроет министров в Белграде почем зря…

— Да, ругает он их крепко, я сам несколько раз слышал, хлещет их так, что страх берет. Это добром не кончится…

— На его месте я бы тоже кричал и ругался. Он по ночам не спит. Марко мне сам говорил: всю ночь напролет у него лампа горит. Всю ночь! Кто же такое выдержит?..

— Слушай, мне все это понятно, но он не имеет права орать на рабочих. Я уже видел, некоторые не остаются в долгу, отвечают. Глотку драть и мы умеем.

— А что было бы со стройкой без него, что было бы со всеми нами? Когда он заболел — помните? — стройка словно замерла тогда.