Вечера на Карповке - Мария Семеновна Жукова

за нас, маленьких людей, ходатайствуют дамы; говорят, – примолвил он, улыбаясь лукаво, – княжна З… невеста графа В…

– А!.. – сказал Вельский, надевая шляпу и поспешно оставляя удивленного приятеля.

* * *

Летом 183* года, через десять лет после того, как Вельский сел в дилижанс и отправился в…ск… Через десять лет! Как многое должно было перемениться в течение этого времени! Итак, в 183* году, в июле месяце, в один из тех дней, которыми природа дарит северных жителей изредка, как расчивившийся скупец (известно, что в подобных случаях подарки их отличаются пользою и изяществом), в небольшом, но красивом домике на Черной речке, на покойном турецком диване лежала женщина в щеголеватом полу наряде больной, которая еще имеет довольно жизни, чтоб выходить на террасу любоваться темной зеленью садов и принимать друзей. Она была лет тридцати. Впалые щеки, живой румянец и глаза, блестящие не свойственным им огнем, показывали ясно болезненное состояние. В комнате стояло фортепьяно; в открытое окно вместе с теплым воздухом полудня вливались ароматы цветника, пестревшегося перед окнами. Больная держала в руке маленький золотой медальон, который рассматривала, продолжая разговор, по-видимому, занимательный, со старичком, сидевшим возле ее дивана в больших креслах.

– О, теперь я всякий день позволяю себе это удовольствие, – говорила дама, – в течение шести лет, то есть со дня моего замужества, я не смела открывать заветный медальон. Вы помните этот день, друг мой? – прибавила она, помолчав минуту, с меланхолическою улыбкою.

– Когда по воле княгини вы отдали руку вашу ее родственнику…

– Да; не все ли было мне равно, что бы ни случилось со мною? Он не существовал для меня; Софью я не находила более в вихре удовольствий, увлекавших ее. Сергей Антонович желал, кажется, больше всего моего маленького именьица, которое было у него под рукою, может быть, чтоб избежать чресполосного владения; строгое исполнение обязанностей супруги и дружеское расположение было все, что нужно для его счастия. Отдавая ему мою руку, я исполнила желание княгини; этим некоторым образом платила долг мой за ее попечение о сироте… К тому же любовь была тогда в душе моей не то уже… ничего нет вечного на земле, добрый мой Гутенгерц… даже и страдания; все сглаживает привычка. Поверите ли? Мне жаль и жизни по привычке к ней. Здесь останется у меня много друзей, – прибавила она с улыбкою, между тем как слеза трепетала на реснице ее, – вы, небеса, липы, вечерняя заря… – Она посмотрела на медальон; батист сильно поднимался на груди ее.

– Полноте, моя милая, старинная ученица, к чему эта грусть? – сказал с принужденною веселостью Гутенгерц, взявши ее за руку. – Мы опять поправимся, опять примемся за наше фортепьяно. Какие вариации Черни я принес сегодня! Чудо! А хор бардов из «Нормы»? А? Да мы достанем что-нибудь из «Гугенотов» и «Еврейки»! Мы еще попируем на свете. А новый романс вашего божественного, как вы его называете… а? В том же тоне, как и «Trost in Tränen», который вы так хорошо поете… О, мы еще споем! – Она улыбнулась. – Спрячем опять медальон, – продолжал старик, протягивая руку к медальону, но она прижала его к груди, приметя его движение. – Здоровым ведь не позволены подобные игрушки…

Она вздохнула.

В эту минуту отворилась дверь. Сергей Антонович взошел с веселою улыбкою.

– Ну что, душа моя, какова ты? – сказал он, целуя ее в лоб. – А я очень доволен моею поездкою. Дядюшка Иван Павлович рекомендовал мне доктора, который теперь в славе; прекрасный человек, в лучших домах и, говорят, чудеса делает! Он сейчас будет сюда.

Больная покачала толовою.

– К чему ты все беспокоишься обо мне, – сказала она ласково и с признательным взором. – Это пройдет! Право, нет опасности.

– Пройдет! Пройдет! Вот уж третий год, как я это слышу. Положим, нет опасности, но это непрестанное страдание, биение сердца? Во всех ваших повестях только и говорят об аневризмах; ты и начиталась о них! Вот приедет доктор и разуверит тебя, что никогда его у тебя не было.

– Да я и не думаю. Зачем же доктор? Я очень верю моему старому Кларку…

– Ну, а этот нестарый, – сказал с живостью Сергей Антонович, остановившись перед больною, – но, верно, знает побольше. Он у всех знатных, ты слышишь? – Взор, брошенный на страждущее лицо больной, умерил пылкость его. Он подошел и взял ее за руку, продолжая просящим голосом: – Ты посоветуешься с ним для моего спокойствия.

Больная пожала его руку.

В это время послышался стук колес; легкая колясочка остановилась у ворот домика.

– Можно ли видеть больную? – спросил тихий голос человека, вошедшего в комнату и остановившегося за ширмами, заслонявшими от входа кровать больной. Она затрепетала.

Доктор подошел к ней.

Легкое стенание вырвалось из груди ее; взор, исполненный радости и любви, остановился на лице доктора; он взял ее за руку… что-то упало к ногам его. Доктор наклонился: раскрытый медальон лежал на полу с портретом Вельского…

Доктор затрепетал.

– Мария! – вскричал он…

Но Марии уже не было!

– Доктор говорит, что у нее точно был аневризм, – сказал Сергей Антонович, отирая горючие слезы, обильно лившиеся по его полным щекам.

Часть вторая

Ее сиятельству княгине Софье Алексеевне

ГОЛИЦЫНОЙ

Простите мне, Княгиня, что беру смелость украсить именем вашим ничтожный труд мой; примите его как слабый знак глубочайшей преданности моей и позвольте надеяться, что вы станете смотреть не на достоинства дара моего, но на чувство, которое вам его приносит.

Сочинительница

* * *

Давно уже на вечерах доброй старушки нашей не было и помину о повестях; мы собирались к ней по-прежнему, но все как-то были заняты другим: то приносили новый роман, то случались гости, которые не принадлежали к ее домашнему обществу, а в подобном случае повестей не бывало, и Наталья Дмитриевна (могу ли надеяться, что читатели мои вспомнят ее?) – Наталья Дмитриевна становилась обыкновенною светскою дамой, которой любезность заставляла забывать о картах, а добродушие останавливало пересуды и злословие. Наконец в один вечер около столика ее собрались одни короткие, я была в том же числе; мы посмотрели друг на друга, на стол; на нем не было ни одной книги, ни даже журнального листа: это значило, что старушка приготовляется слушать повесть. Она уже окинула беглым взором шляпы своих посетителей: поглядит ли откуда кончик рукописи, но, кажется, была недовольна обзором, однако молчала. Любинька придвинула к ней корзинку с работою; доктор занял свои креслы; Горский во впадине окна рассказывал Проновскому городские новости; в это