Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

Голос Токаша звучал все громче; сердца людей то замирали от необыкновенной смелости его слов, то би­лись сильнее и радостнее.

— Гнусным поступкам Сугурбая не было предела. Он даже не постеснялся обирать джигитов, смело высту­павших против царского самодержавия. Кого же он за­щищал? О мерзских делах этого человека вы знаете, ко­нечно, больше, чем я. В дни восстания казахского народа против самодержавия Фольбаум без всяких выборов сам назначил его управителем, сместив с этой должности Сята. Сугурбай был правой рукой Фольбаума. он и те­перь сосет, как пиявка, кровь трудового народа!

— Замолчи, вероотступник!—закричал очнувшийся Сугурбай и вскочил с места.

— Потише, господин управитель! Покричал, хватит!— сказал Ахан, стукнув костылями о землю.

Аксакалы потянули Сугурбая за полы халата и уса­дили на место.

— Почтенные старцы и храбрые джигиты,— продол­жал Токаш,— нам нужно выбрать волостного комиссара, достойного человека на этот пост. Прошу называть име­на кандидатов.

— Ахана!—крикнул Кырбай.

— Правильно, Ахана!—обрадовался Курышпай,— Ахана!..

Сугурбай поднялся было и хотел уйти. Но Токаш мигнул Курышпаю, и тот преградил ему путь.

— Господни управитель, народное изречение гласит: «У человека гнев обычно предшествует разуму». Горячи­ться не следует. В единении вся сила, не так ли? Нам на­до объединить свои усилия и выступать вместе!—с из­девкой говорил Курышпай, он заключил Сугурбая в объя­тия и заставил присесть.

Когда шум и гам стихли, Токаш объявил:

— Кто желает избрать Ахана волостным комиссаром, поднимите руки!

Голосовали несмело. Но когда Токаш высоко поднял свою руку, большинство последовало его примеру; как будто они только этого и ждали.

Сугурбан не выдержал:

— Ты не имеешь права производить выборы! Мы зна­ем закон. Кто ты такой, откуда взялся, чтобы назначать выборы? Правильно я говорю, аксакалы?

Аксакалы согласно кивнули сивыми бородами. Они начали шушукаться. Сугурбан, чувствуя поддержку аксакалов, закричал Токашу:

— Убирайся отсюда подобру-поздорову!

Курышпай снова усадил Сугурбая. Аксакалы подня­ли палки. Словесная перепалка переходила в драку. Ее начал Сугурбай, хлестнув Ахана по спине камчой. Ахан замахнулся костылем на Сугурбая. но его остановил вразумительный голос Токаша:

— Ахан, народ только что выбрал тебя волостным комиссаром. За тебя голосовало большинство. Вся власть теперь у тебя в руках. Наведи порядок.

В горячке Ахан, кажется, совсем забыл, что теперь он здесь самый главный. Голос Токаша напомнил об этом. Не следует волостному комиссару лезть в драку. Опира­ясь на костыли, он выпрямился и громко сказал:

— Джигиты, надо арестовать Сугурбая и отправить в город. Он первый поднял камчу.

— Вот это верно!—одобрил Токаш.

Несколько джигитов во главе с Кырбаем крепко взя­ли Сугурбая за руки.

Глава 11

В сумерках Токаш, попрощавшись с матерью, поехал в город. Курышпай остался в ауле. Верховую лошадь дал Токашу Кырбай. Это был сивый скакун, длиннокорпус­ный, с гордо поднятой головой — красавец жануар*. Ско­ро Токаш поравнялся с аулом Сята. Из-за туч выплыла луна и при ее свете Токаш увидел на берегу реки малень­кую фигуру. Не Малике ли это? Токаш уезжал от Сята сильно рассерженным. Но при чем здесь Малике? Они условились встретиться, чтобы поговорить об Айгуль.

Да, это была Малике, она ждала Токаша.

— Умница, сестричка моя, большое спасибо тебе, что сдержала свое слово. Я боялся, что не увижу тебя... Во всем виноват сам Сят-агай, — сказал Токаш.

— Что вы говорите, Тока!—воскликнула девушка.— Он ваш сородич, старший брат, в трудные минуты жиз­ни вы были вместе и теперь не следовало бы ссориться друг с другом на радость врагам...

Слова девушки задели Токаша за живое.

— Малике-жан, посуди сама: в чем может быть моя вина? Сят-агай подружился с моими врагами и пред­почитает быть под их покровительством, чем дружить со мною!...

— Наверное, он не хочет раздора.

— Что бы обо мне Сят-агай ни думал и ни говорил, а с Ибраимом Джайнаковым я помириться не могу.

— Ну, тогда надо было поговорить об этом с моим отцом спокойно, убедить его. Зачем же ссориться с ним?

— Нет, Малике-жан, это напрасно. Я пытался убе­дить его, когда мы еще сидели в тюрьме. Не стоит нам об этом говорить. Сейчас я еду прямо в город. Когда мы с тобой увидимся—трудно сказать. Что ты знаешь об Айгуль? Расскажи мне, Малике-жан!

Малике вздохнула, подняла уроненный к ногам помя­тый тюльпан, ответила:

— Токаш-ага, что говорить об Айгуль? Я мечтаю о пей...

Малике что-то таила, не хотела сразу сказать. Вероят­но, получила нехорошую весть.

— Рассказывай все начистоту,— потребовал Токаш.

— Был слух, что Айгуль сейчас в Кульдже, ее там ви­дели вместе с отцом на улице.

— Кто тебе это сказал?

— Эту весть мой отец привез из города. Кто-то прие­хал в Верный из Кульджи. Этот приезжий делился с Иб- раимом новостями...

— А он откуда знает Айгуль?

— Там ему называли имя ее отца, и сам Аянбек при­слал сюда привет своим родным и знакомым.

Токаш не знал — верить или нет? Кто этот человек из Кульджи? Поговорить бы с ним, услышать все самому. Надо во что бы то ни стало разыскать этого человека.

— Почему она уехала в Китай? Почему ты отпусти­ла Айгуль?—Токаш спросил Мелике о том, чего никак не мог объяснить себе.— Отец ее — я понимаю — вынуж­ден был, как и тысячи других джигитов... А она почему уехала?

— На это может ответить только один управитель Сугурбай. Нет конца его гнусностям... В те дни, когда в степи повсюду рыскали карательные отряды, Сугурбай намеревался насильно взять Айгуль у Аянбека...

— Что ты говоришь? Я ничего такого не слышал!— Токаш пожалел, что узнал об этом поздно.

— Аянбек как-то схватился с Сугурбаем и разбил ему голову. Потом Аянбеку пришлось скрываться в горах. В те черные дни, когда каратели сжигали аулы, наводили всюду страх, управитель принуждал Айгуль стать его второй женой. Айгуль видела, что Сугурбай житья ей не даст и ночью перебралась к отцу в горы... Оттуда они потом уехали в Китай.

— Айгуль ушла в горы после моего ареста или нет?

— Да, после. Когда мы узнали о вашем аресте, Ай­гуль упала в обморок. Она все твердила: «Мы его боль­ше не увидим, его казнят!».

Токаш не стал больше расспрашивать Малике, поце­ловал ее, сел на коня и рванул поводья.

Конь помчался вихрем. До Токаша донеслось: «До свидания, агатай!»

Глава 12

Сегодня утром Березовский ни минуты не задержался дома: умылся