Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

углу против квартиры стоят два человека. Замечаю, что они не собираются уходить, часто смотрят в мою сторо­ну — следят... Я перелез через забор сеседнего дома и пошел в суд другой улицей. Подошел к крыльцу, и в это время над моей головой просвистел увесистый ка­мень. Враг швырнул его издалека и не попал..

Токаш посмотрел в сторону Ивана: он уже вылез из воды и одевался. Положив руку на плечо Курышпая, То­каш продолжал:

— Не только этот Иван — друг. Когда я был в Пе­ трограде, русские сделали для меня много добра. Деньги у меня кончились, есть было нечего. Город — не аул... О той жизни можно долго рассказывать •— это уж как-ни­будь после, в другой раз. Главное вот что: в таком боль­шом, многолюдном городе, где судьбу человека решают только деньги, меня поддержали, мне протянули дружес­кую руку. Это сделали русские рабочие. Они повели меня с собой на завод, дали в руки молоток, я забивал там

ящики с продукцией. Так я заработал деньги и на хлеб, и на обратный проезд. Дело, как видишь, дорогой Курыш- пай, не в том, казах или не казах...

Покудин, подойдя к ним, скрутил папироску. Зарево скрывшегося солнца золотом выстлало дно реки. Ветер уже стих. Кругом безмолвие, только изредка доносился со стороны аула шум и гам детворы. На небе стали за­жигаться звезды. Где-то неподалеку взлетел перепел,— вестник наступления ночи.

Глава 9

С восходом солнца люди из окрестных аулов двину­лись к юрте Токаша. С гор поодиночке возвращались джигиты — повстанцы. Они все еще сомневались в том, что царя действительно нет. Первым пришел к Токашу Қырбай, громадного роста джигит. Он рассказал, каков у них был план спасения Токаша, если бы суд состоялся. Они решили держать постоянно в засаде в разных местах города вооруженных верховых, которые должны были совершить стремительный налет на конвоиров, когда те поведут Токаша в тюрьму или на виселицу, и увезти его в степь.

Токаш обнял Қырбая:

— Спасибо вам. А где сейчас Жунус?

— Жунус уехал в Туркестан. Приезжал к нему в горы посланец мечети Ахмеда Яссави и пригласил его туда. Скоро Жунус должен вернуться.

Опираясь на костыли, в юрту зашел Ахан, смелый джигит, который получил за свои отважные дела про­звище «алатауского барса». Это он в день набега пов­станцев на станцию Самсы подрубил телеграфные стол­бы и порвал провода на линии между Верным и Пишпе- ком.

Токаш вскочил навстречу Ахаиу. Тот протянул руки, костыли упали, он повис на груди Токаша.

— О, храбрый барс мой! Остался живым, но лишил­ся ног...

Ахан заплакал.

— Наконец-то я дождался... Я так хотел увидеться с тобой!

Токаш усадил Ахана между собой и Курышпаем. Ахан жаловался:

— Ноги — что поделаешь... Но мне жить не дает Су- гурбай. Была единственная дойная корова. Недавно он угнал и ее.

— Сугурбай? Как, он все еще правителем?

— А кто же его отстранял от этой должности?

Токаш, стиснув зубы, промолчал.

— За что же он взял? — вмешался в разговор Ку рышпай.

— Говорит: ты сжег мельницу Тыртышного. Если не заплатишь, тебя арестуют и сошлют в Сибирь...

— Ничего,— процедил Токаш,— мы постараемся бод­ливому быку обломать рога.

— Я ожидал, что ты, Гокаш-жан, заступишься.

— А рога его дай мне. Я из них сделаю табакерку,— сказал Курышпай, рассмешив всех, особенно обиженных Сугурбаем джигитов. Только Токаш не рассмеялся, он собирался поговорить серьезно.

— Каждый из нас чувствует, что настало новое вре­мя. Да, это так: новое время подобно луне — от новолу­ния идет к полнолунию. Воспользуемся первым светом, будем искать и добиваться, чтобы сбылись народные чая­ния. Джигиты, нам надо, засучив рукава, всерьез при­няться за дело, иначе мы ни свободы, ни счастливой жиз­ни не увидим. Нам их никто не принесет. Сугурбай и ему подобные нам дорогу без боя не уступят... Последние вести из далекого Петрограда говорят о том, что там идет непримиримая борьба. На одной стороне—весь уг­нетенный люд под руководством большевиков—во главе с Лениным, на другой — капиталисты, дворяне, купцы, они хватаются за Временное правительство, потому что не хотят лишиться богатств, добытых руками рабочих и крестьян. У нас здесь свои богачи, и мы будем с ними драться.

С Токашем все соглашались; Ахан, посматривая на свои костыли, сказал:

— В аулах настоящих джигитов мало. Лучшие люди погибли, много ушло в Китай. Как же после этого не об­наглеть Сугурбаю? Что могут сказать беззубые старики или этот малыш Рахмалы, у которого еще молоко на гу­бах не обсохло. Взять меня, так я безногий. Какая уж тут сила: Сугурбай меня одним ударом свалит! Токаш, один в поле — не воин надо тебе иметь сильных, пре­данных друзей! Надо бы вернуть из Китая джигитов- ополченцев!

Слова Ахана заставили Токаша задуматься: в самом деле, если вернуть эмигрантов, то они окажут надежную поддержку? О, тогда можно бы воспламенить пожар ре­волюции в Семиречье! Тогда другим голосом запели бы Закиры, Малышевы и Сугурбаи... А пока надо действо­вать иначе.

Токаш послал к Сугурбаю джигита с поручением пе­редать: «Вокин просил приехать к нему. У населения аула много неотложных нужд и дел, о них следовало бы поговорить».

Но Сугурбай не приехал, хотя аулы были поблизости, их разделяла только речка. Посланец, привез от Сугур- бая такой ответ: «По правилу Токаш должен первый приехать ко мне с приветом. Если он это сделает, то в чине не понизится».

Токаш безмолвно выслушал ответ и оседлал своего коня. Но он поехал не в аул Сугурбая, а в аул Сята, ко­торый был в трех верстах. Он отравился туда один, даже без Курышпая.

Деревянный дом Сята—очень просторный, в нем пять комнат. Поднявшись по ступенькам парадного крыльца, гость попадал сначала на веранду, застеклен­ную с одной стороны. Тут есть широкие, покрытые ков­ром нары и стоит низенький круглый стол. На веранде Сят обычно пьет чай и отдыхает в послеобеденное вре­мя. Потолок дома, высокий, куполообразный, напомина­ет свод юрты. Вокруг дома — фруктовый сад, в арыке журчит вода.

Токаш привязал коня в тени карагача и пошел по тропинке к знакомому дому. Ему навстречу попалась Ма­лике, дочь Сята, сверстница и подруга Айгуль. Айгуль узнавала через Малике все, что Токаш сообщал Сяту в своих письмах из Петрограда. Ласковые слова, которые Токаш говорил Малике, целиком относились к Айгуль. Об этом знала на свете только одна Малике. Но Сят это понимал по-своему.

Токаш обнял Малике.