Игры зверей - Юкио Мисима

освободиться от него: решительно выставляя вперед трость и левую ногу и подволакивая правую, которая никак не хотела слушаться, Иппэй своей обычной механической походкой упрямо двигался вперед по широкой пыльной дороге, направляясь мимо почты к деревенскому храму.

На другой стороне горбатого каменного мостика, в окружении огромных камфорных деревьев и древних кедров, на площадке, к которой вели всего шесть каменных ступеней, мирно возвышалось главное здание святилища. Площадка была очень маленькой, и спокойствие нарушал шум из расположенной по соседству каменоломни. Там добывали высококачественный пироксеновый андезит, который компания «Кэй сэкидзай» отправляла морем в основном в префектуру Тиба. Даже в летнюю жару компрессоры в карьере гудели без остановки, вызывая в воздухе легкую вибрацию, похожую на биение крыльев насекомого.

Преодолев без передышки значительное расстояние, Иппэй присел на невысокие перила арочного моста. Отсюда был виден и храм, и каменоломня. Иппэй любил сидеть здесь, в глубокой тени деревьев, и наблюдать, как падают вниз вырубленные из скалы камни.

– Жарко, – сказал Иппэй.

– Жарко, – согласился Кодзи, промокая капли пота на лбу Иппэя носовым платком, которым уже вытирал свой пот.

По сравнению с пространными откровениями Кодзи, только в одном этом слове было что-то человеческое. Иппэй свел свое общение с миром людей к одному-единственному пункту и отвергал все остальное. Создавалось впечатление, что он пытается контролировать окружающих исключительно с этой узкой точки зрения.

– Скажи, ты хотел бы появиться в таком костюме перед девчонками на Гиндзе? – ядовито продолжал Кодзи. – Они лопнут со смеху, как увидят эти мешковатые штаны цвета хаки, эти парусиновые тенниски, не говоря уже о нелепой рубашке с открытым воротом и соломенной шляпе. А когда ты пустишь при них слюни – и подавно. Для кого ты так вырядился? Спросить Юко, так она скажет, что ты все это напялил, потому что тебе нравится, но у тебя нет никакого вкуса и никогда не было. Ничего не изменилось, все осталось как раньше. Только теперь ты играешь роль «греха». Принял его форму. Для кого этот спектакль? Для Юко и для меня. Я собираюсь сорвать с тебя эту маску. Не я виноват в том, что ты сейчас такой. Ты ведь этого хотел?

– Хо-тел?.. – недоуменно протянул Иппэй, все так же улыбаясь.

Но Кодзи не собирался его слушать.

– Именно так. Ты все это устроил. Постепенно я понял, что к чему. Ты запугиваешь нас, используя ложные предлоги, а затем пытаешься убедить, что эти ложные предлоги необходимы. У тебя это очень хорошо получается. Не будь тебя, мы с Юко не были бы вместе. Но пока ты здесь, мы с Юко не можем быть вместе. Эти странные отношения возникли из-за твоих махинаций. Мы уже не можем поцеловаться, не вспоминая о том, что случилось тогда, от чувства вины поцелуй на вкус как пепел. Ты ждешь, что все будут преклоняться перед тобой. Ведь так?

Кодзи заметил, что Иппэй его не слушает, а вместо этого перегнулся через каменные перила и пристально смотрит на неподвижного жука-усача. При этом сам Иппэй тоже застыл в нерешительности, как будто размышлял, не накрыть ли жука соломенной шляпой, а усач тем временем замер на холодном камне в тени деревьев. Иппэй будто ждал помощи от какой-то посторонней силы, которая стремительно сократила бы расстояние между соломенной шляпой и жуком-усачом.

Кодзи схватил его за шиворот и потянул на себя. Иппэй потерял равновесие и едва усидел на перилах; его иссохшие руки и ноги, казалось, воспарили в воздухе. Наклонив голову, он внимательно посмотрел на Кодзи.

– Слушай меня. И не делай серьезное лицо. Улыбнись, как ты умеешь.

Кодзи легко провел указательным пальцем левой руки по нижней губе Иппэя. Губы у того сразу разжались, и на них, как отражение смеющегося рта Кодзи, расплылась привычная улыбка.

– Отлично. А теперь слушай меня внимательно, – продолжил Кодзи, убирая руку. – Ты доволен своим нынешним положением. Ты даже считаешь, что, если все люди будут брать с тебя пример и поступать, как ты, это тебе поможет. Ты, по крайней мере, жив. Пусть калека, зато живой, а это уже кое-что. У тебя наступил замечательный отпуск, и он завершил все, к чему ты привык: яркая жизнь, которая была у тебя в молодости; сочинение художественной литературы, в которой ты изливал на людей свое презрение; неконтролируемая зацикленность на женщинах и разврате. Это просто один длинный отпуск. Ты постоянно устраиваешь спектакль из этого пустого замечательного отпуска и теперь можешь выставлять напоказ все, что годами держал в душе. «Люди? Это не важно. Ха-ха-ха!» – и капаешь слюной. Пропускаешь через себя понятия, которыми дорожат другие, и все превращаешь в бессмыслицу. «Воля? Стремления? Ха-ха-ха!» Ты присвоил себе право на опустошение души и отдаешь приказы другим людям, чтобы они защищали это право. Да? Так что же плохого ты видишь во мне? Что ненавидишь? Давай выкладывай! Говори! Говори! Не надо было подбирать в больничном саду гаечный ключ? Но ведь это ты подбросил его, узнав, что именно там мы с Юко должны встретиться? Так или нет? Признайся! Скажи мне, в чем я провинился?!

В следующее мгновение полуголые рабочие в карьере бросились врассыпную, уворачиваясь от камнепада. Скатываясь по скалам, камни подняли тучи пыли, обнажили новые слои породы, засверкавшей в солнечных лучах, и помчались дальше, пока не замерли неуклюже в зарослях высокого летнего разнотравья. Мускулистые, мокрые от пота спины рабочих припорошила белая каменная пыль.

Иппэй не отводил глаз от камнепада, и лицо его выражало неописуемый восторг. Его взгляд сиял, нос, казалось, уловил бодрящий запах смерти, которым веяло от маленького природного катаклизма, на загорелых щеках появился легкий румянец. В этот миг фирменная белозубая улыбка Иппэя даже показалась Кодзи красивой.

Словно подстегивая себя, Кодзи продолжал говорить. Когда он делал паузу, молчание псевдособеседника сбивало с толку; Кодзи представлялось, что Иппэй, не понимая не единого слова, заставляет его заглядывать в жуткую бездну внутри.

– По правде говоря, я еще вот что подумал. Благодаря тому, что я врезал тебе ключом по голове, твои мысли обрели целостность и ты нашел предлог для существования. Что такое жизнь? В твоем случае это потеря речи. Что такое мир? Потеря речи. Что такое история? Потеря речи. А искусство? Любовь? Политика? Все и вся – это потеря речи. И все это связано между собой. То, о чем ты постоянно размышлял, здесь полностью сбылось… Но так я думал, пока мне казалось, что у тебя сохранился интеллект, что только он устоял перед разрушением, что он как часы, которые потеряли циферблат и все равно продолжают