Все течет - Нина Федорова

Сказать правду, ночными бдениями, дневными страхами расплачивался Фома за своё скопленное богатство, ожидая однажды быть ограбленным или даже убитым. Не раз угрозы бросались ему в лицо, проклятия «до седьмого колена». И хоть тех людей – больше пьяниц – по его просьбе должным образом «стращала» полиция, но сослать человека в Сибирь за одну угрозу было невозможно. И Фома знал, что «враги» копошатся где-то поблизости от него.

Этим постоянным опасением объясняется и архитектура дома – две лестницы к квартире, и крюки, болты, тайные заставы и ловушки к ночи. Отсюда же и обычай – закладчика встречать вчетвером, всей семьёй. Отсюда же и «неугасимая» к иконе и ежегодный молебен Ивану-воину, почему-то признанному хранителем имущества, дабы и небесные силы бдительно охраняли Фому, его дом, лавку и ломбард. Отсюда же и дружба с полицией. Крёстным отцом Тараса был сам исправник, кому Фома льстил, кого угощал и одаривал. Дочке Симке позволялось дружить лишь с дочерьми полицейских.

При появлении хозяина в лавке два приказчика вытянулись в струнку. Покупателей не было. «Лодыри!» – ругнулся Фома и приступил к выдаче Варваре «продуктов». Он выбирал их сам, не спросив, что, собственно, было ей нужно. А когда готов был пакет и перевязан шпагатом, горестно вздохнул Фома и обратился к Варваре с последними словами наставлений.

– Бери! – вскричал он, давая ей пакет из рук в руки. – Вот, я даю тебе благодеяние в этой жизни! Принимай и помни! В день Суда свидетельствуй обо мне. А не то подавишься этой пищей. Как будешь есть – вспоминай: ты ещё не заработала этого, ешь не своё, а наше!

– Ох, и в тяжкое же время живём! – плакалась его жена, глядя с порога лавки вслед уходившей Варваре. – Ну и хитрый пошёл нынче народ! Глядите-ка: эта девчонка будет беспременно миллионщицей. Добрым людям сказать: на грош работы не сделала – на полтора рубля товару домой несёт. Молода ещё, а какая же хитрая: из моей лавки к себе домой мой товар несёт-уносит! Заговорила нас, нагрузилась и ушла! А чьим потом заработано? Эх, тяжко тому жить, у кого душа христианская!..

Фома между тем, тоже тяжко вздыхая, сам, «собственною своею рукою» записывал в «Книгу должников» цифру задолженности Варвары. Затем он трижды вслух прочёл запись, горестно покачав головой.

Полуслепая от слёз, отходила Варвара от лавки. Она шла и плакала, дрожа от рыданий и холода. Ветер гнал её вдоль улицы. Казалось, и этот тусклый день, и пронзительный ветер, и печальный свет солнца, и изрытая колеями дорога – всё стало ещё неприветливей за то время, что она провела у Камковых. Было нечто нарочито холодное, равнодушное к человеку и его горестям в этот час в этом дне. Мир был обнажён и пуст, как пуста и безлюдна была дорога перед Варварой. Вдруг её окликнул человеческий голос: пьяный бродяга стоял на углу, прижавшись к забору.

– Девочка идёт из ломбарда и плачет, – сказал он вслух. – Это в порядке вещей. Девочка! – крикнул он ей. – Запомни дом, имя и час. Придёт день, мы сожжём этот дом, а хозяину срубим голову!

Испуганная Варвара побежала прочь. И вдруг, как иногда это случается в жизни, она ясно увидела себя со стороны.

Это она шла по ухабистой грязной дороге, прижимая к груди пакет. В пакете было немного пищи, добытой тяжёлой ценой. Рассеянный свет тусклого февральского дня скупо падал на её одинокую фигуру. Это было как символ, её судьба, весь смысл и процесс её жизни. Свет, радость, счастье – всё это было не здесь. Это было другое – в иной человеческой жизни, на которую у неё, у Варвары, не было права, и цель не в том, чтоб желать их, этих благ, а в том, чтоб суметь от них отказаться.

Глава XIII

Варвара сделалась рабою Камковых.

Ежедневно после школы она отправлялась к ним и домой возвращалась поздно вечером, голодная и совершенно разбитая от усталости. Время шло, и, к удивлению Варвары, возрастал не заработок, а её задолженность в бакалейной лавке, и над нею начала действовать камковская магия. Полуиспорченные продукты, обмылки, обломки, огрызки, остатки давались Варваре – не тогда и не то, что ей было нужно, а когда это было выгодно Фоме, цена же записывалась «настоящая».

Тяжёлые часы проводила она в работе: унижаемая подозрениями («Гляди, Симка, не украла бы она чего! А ну-ка, покажь, что у тебя в кармане! Что ты жуёшь, голубушка?»), попрекаемая постоянно, она разрывалась на части, стараясь угождать всем. Единственным облегчением оказались уроки с Тараской: он проявлял не только старание, но прямо-таки жажду учиться, схватывая всё легко, особенно математику, – и этот успех делал положение Варвары у Камковых незыблемо прочным. «Городское училище у него уже тут, в кармане», – думал Камков, похлопывая себя по бедру.

Но Варвара изнемогала от усталости, напряжения, недоедания. Она больше не посещала «Усладу». Она исхудала. На неё страшно было смотреть. И вот вопрос о пребывании Варвары Бублик в гимназии вступил в новую фазу.

Согласно духу времени, в школе вводились новшества. Одним из них было постановление о регулярном медицинском осмотре учащихся. В гимназии были лишь дети состоятельных семейств, и особой нужды в этом контроле родители не видели. Иные обижались даже: разве они сами недостаточно заботятся о здоровье детей? Гимназия для того, чтоб учить. Особенно недовольны были представители самых высоких кругов общества.

– Среди нас нет небрежных матерей! Моя Зоя, ваша Тата… Это нововведение даже несколько некорректно по отношению к нам.

– Поверьте, не моя вина! – оправдывалась начальница гимназии. – Распоряжение из министерства, перед ним я умолкаю, склонив голову.

Варвара была уже в седьмом классе гимназии. На должность школьного врача была приглашена только что окончившая медицинский факультет в столице Ариадна Аполлоновна Хиля, та самая девушка, что когда-то каталась на лодке с учителем классических языков и чистописания и по милости которой Варвара услышала впервые: «Панта рей» – всё течёт, всё проходит.

М-llе Хиля была настроена воинственно, рвалась в бой с «существующим строем», искала стычек, ссор и конфликтов, называя это своим личным вкладом в «грядущую мировую революцию». Пригласили её в гимназию по репутации её старого, почтенного отца и, пригласив, уже начинали сожалеть о том. Она же цепко ухватилась за возможность «беспощадной критикой, как набатом, пробуждать сознание общества».

На первом же медицинском осмотре Варвара явилась именно тем желанным материалом, которого искала m-llе Хиля.

В толпе девочек, чья кожа походила на персик у блондинок, на лепесток чайной розы у брюнеток, среди белоснежных