Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

и не понимает вопроса, так что дядюшке Чипсу приходится несколько раз его переспросить.

Но дядюшка Чипс переспрашивает с удовольствием. Похоже, он заинтересован, и Картофельный Боб радуется ещё одной возможности сделать ему приятно.

— Табак? — говорит дядюшка Чипс. — Это то, что горит в сигаретах и трубках, ведь так? Ты не ошибаешься, Боб.

Боб отчаянно мотает головой и даже показывает руками, как он не ошибается… Он не подведет дядюшку Чипса, нет. Это табак. Дядюшка Охрап курит его из трубки. Он насыпает его из красивой жестяной коробки, которую купил в магазинчике у дядюшки Джорджа, но это не тот табак. Почему?

Картофельный Боб даже потирает ладони от удовольствия научить чему-то дядюшку Чипса. Всё его нутро поджимается от удовольствия. Коробка ведь пахнет по-другому. Из трубки дядюшки Охрапа разносится совсем не тот запах, что остался на жестяном дне красивой коробки. Совсем не тот. Этот запах — очень сильный. Картофельный Боб чувствует его за много-много шагов. Запах громкий и неприятный. Словно палкой лупят по порожнему ящику. Оглушающие, но пустые ноты. Картофельный Боб чует приближение дядюшки Охрапа по нотам этого запаха. Сама коробка пахнет — будто взять палку за середину и стукать у самых самой твердой части. Получается тише, но отчетливей. А от трубки и рук дядюшки Охрапа, которым тот приминал табак, пахнет иначе — намочить конец палки и бить с размаху в самую середину ящика, по тонким дощечкам, лишенным гвоздей. Громче, очень громко, но… расплывчато.

Картофельный Боб сбивается в своих объяснениях и замолкает.

Он молчит и потеет, пока дядюшка Чипс не принимается его теребить.

— Ну… Ну!

И он опять начинает сначала — о нотах запаха, о том, что от приближения дядюшки Охрапа чихает картофель, и даже у него, Боба, начинает пощипывать в носу. Дядюшка Чипс его не понимает, а у Картофельного Боба не хватает множества слов, чтобы объяснить, как следует. Он, вообще — узнает вдруг, как мало у него слов. То и дело в мыслях образуются дыры, глубокие и обширные, словно земляные лунки, из которых вынуты клубни, и в которых осталась лишь грустная осенняя пустота. Эти дыры нечем заполнить. Можно лишь сесть на корточки подле и разминать пальцами комья земли, готовя удобное ложе для будущего куста. Боб перебирает землю своих мыслей руками — разыскивая заплутавшую, отбившуюся от куста, картофелину нужного слова. Иногда она всё-таки находится, но чаще — нет.

Картофельный Боб удивлён. С ним первый раз происходит такое. Он же чувствует — картофелина должна быть где-то рядом, пальцы его терпеливо сеют и перетирают мягкую землю, пока не нащупают уплотнение… кожуру этакого земляного ореха, которую создает вокруг себя подрастающий клубень, расталкивая и уплотняя землю боками. Тогда он подхватит это уплотнение всей огромной своей пятерней, предвкушая бережность прикосновения, но в руках его — лишь рассыпающаяся земля… да, быть может, лёгкая скорлупка, высосанная ненасытным червём.

На его поле такого не бывает. А когда он говорит — такое случается сплошь и рядом.

Дядюшка Чипс, силясь разобраться в его мыслях — следит почему-то за руками Картофельного Боба. Он думает, что его жесты — это слова, сказанные руками. Ему невдомёк, что Боб просто разгребает почву в поисках нужного…

Мысли о нотах запаха столь сложны, а слов для них Боб знает столь мало, что он вконец отчаивается — корни спутаны, одна петля тянет за собой другую, один узел стягивает следующий… Картофельный Боб может лишь глядеть виновато и повторять с удручающей его самого монотонностью — не такой табак, на такой табак, не та…

Дядюшка Чипс говорит: «ну, хорошо… хорошо…» и разрешает Бобу перешагнуть через полосу бесплодной почвы, в которой тот безнадежно увяз. И Картофельному Бобу удаётся, наконец, замкнуть цепь рассуждений. Итак, коробка из магазинчика дядюшки Джорджа и табак в ней — одно и одно. И в этот день: коробка с табаком и то, что горит в трубке дядюшки Охрапа, когда тот несёт коробку из магазина — тоже одно и одно. На следующий день: коробка и табак в ней — одно и другое. А табак в коробке и тот, что в трубке — одно и одно. Когда дядюшка Охрап возвращается с дальнего огорода, что за сараем — большая сумка висит через его плечо. То, что в сумке, и то, что горит в трубке — одно и одно…

Картофельный Боб изумленно смотрит на дядюшку Чипса — дядюшка Чипс потрясён. Его глаза огромны, и даже рот приоткрыт. Он смотрит на Боба в упор, и Боб снова теряется.

— Ай да Боб, — только и говорит дядюшка Чипс. — Ай да бедный счастливчик.

С дядюшкой Охрапом покончено, и Картофельный Боб снова слушает о месте под названием «далеко-далеко».

— Это намного дальше, Боб, — говорит дядюшка Чипс. — Намного дальше, чем сарай этого плантатора. Господи, самосад… Подумать только. Папаша умрёт со смеху, когда узнает. У нас под боком целый табачный контрабандист-плантатор. И кто? Тот самый правильный дед, который сдал властям папашин перегонный куб. Господи… Нет, Папаша будет рад до одури от такой новости. Ну, ты молодец, Боб.

Дорога лежит пред ними, распластанная в тонкой пыли, что насеял ветер, в мелких камушках — невесомых и твёрдых крохах гранита, которые время от времени падают на полотно дороги со звонким щелчком, чем-то похожим на звук лопающейся кленовой почки. Ветер приносит их с гор, эти каменные крошки — со стола угрюмых гранитных богов.

Ветер, наверное, думает: посевы эти взойдут, поднимутся и окрепнут. Угрюмые монументы заполнят собой пустоту, которой стал мир без людей. И опять будет звук. Па-да-та-там…

Картофельный Боб испугался этих совершенно отчетливых, но таких чужих мыслей. Испугался этого звука, этого протяжного струнного удара, который вдруг явственно возник у него в голове. Испугался до дрожи. Видение длилось всего мгновение, но за это мгновение Картофельный Боб успел многое рассмотреть: мир вокруг был пуст, не было рядом дядюшки Чипса, умного и доброго, и некому было его, Боба, защитить. За его спиной лежали бесконечные пустые пространства, дрожащим маревом расходилась потревоженная ветром трава. Никаким дядюшкам или тетушкам в этом огромном и пустом мире больше не было места. Никто не просил у Боба принести корзину картофеля. Никому не были нужны мягкие спелые клубни, бесцельно задыхающиеся в земле. А значит, не было смысла в существовании всей этой земли, всех этих огромных, смыкающихся с небом пространств….

Это было столь ужасно, что Картофельный Боб заплакал.

А какой-то злой человек — дёрнул вдруг пальцами, коснувшись растянутых, неестественно напряженных, страдающих струн