Вечера на Карповке - Мария Семеновна Жукова

– Право? Но ты знаешь, что я не ревнив.

– Ах да! И это скучно! Вечно рассудителен, вечно холоден! С тобою нет средства и поссориться.

– О, не всегда!

– Всегда, ты никогда не выходишь из себя… Скажи же, скажи: зачем говорил ты об Левине?

– Потому что давно хотел говорить с тобою о нем, – отвечал с важностию барон, что смутило немного Наталью Васильевну.

– О, да это становится серьезно, – сказала она, придвинула креслы и села подле мужа, положив руки на плечи его. Она была очень хороша и твердо уверена, что этот маневр обезоружит генерала, который приготовляется говорить серьезно и об Левине.

Но генерал почитал себя очень сведущим в женской тактике. Он посмотрел с большею важностию на Наталью Васильевну, на лице которой было написано внутреннее волнение, и вдруг засмеялся.

– О, так и вас, наставниц наших в хитрости, можно провести! – сказал он. – Опыт удался прекрасно!

– Что это значит?

– Неужели ты думала, что Левин может серьезно беспокоить меня? Он добрый, хороший малый, но как я могу думать, чтоб он привлек на себя особенное внимание моей Наташи? Она не может быть соперницею какой-нибудь Лидии Езерской. Той извинительно влюбиться, хоть по уши, в хорошенького поручика Левина: он по всему ей пара, а не тебе.

– Благодарю за доброе мнение, – сказала Наталья Васильевна, несколько покраснев. – Стало быть, г-н барон не совсем неприступен человеческим слабостям, и если бы Левин…

– …был каким-нибудь Байроном или Ламартином, это дело другое. У нас в сердечке есть струны, которые сотрясаются при звуках славы или молвы, разносящей известное имя.

– Может быть.

– Левин имеет приятные таланты, правда, поет очень мило, довольно хорошо знает музыку, но я не вижу в нем ничего особенного. Словом, он не тревожит меня.

– А если б это был не Левин, ты ревновал бы, а?

– Нет, ревность мужа стесняет свободу жены, а я не хотел бы отнимать твоей. Мое дело – заботиться о чистоте моего имени, вот и все. Жену без добрых нравов не спасет никакая ревность, никакие предосторожности. Но для чего говорить об этом? Сердце Наташи мне порукою за безопасность мою.

– Но это все для света; ты не боишься потерять сердце жены твоей?

– Да мне кажется, что одно не бывает без другого.

– Ах, Серж, не говори этого; разве нет Петрарков?

– Разве я это сказал? Любовь играет в мяч и ходит, сгорбясь над клюкой. Примеры виданы, следственно, Петрарки возможны.

– Нет, вы ужасны, мужчины! Вы никогда не поймете сердца женщины.

Генерал улыбнулся.

– Может быть, Наташа, но я скажу тебе одно: я лучше люблю уступить, чем разделять.

– О, как это решительно и холодно! Ты не знаешь поэзии любви, Серж, твоя любовь есть что-то прозаическое, материальное.

– Мне кажется, эта букля немного низко положена, посмотри, Наташа, не лучше ли так!

Наталья Васильевна взглянула в зеркало как бы нехотя, и ей показалось, что поднятые кверху с выражением сердечной скорби глаза ее придавали ей сходство с белокурыми головками плачущих Магдалин Гвидо, и она улыбнулась; в голове ее мелькнуло сравнение…

– Как смешно одевается эта Езерская! Крошечное лицо и совсем закрыто волосами! Точно моя Бьюти.

– Мнения различны. Я сам слышал, как на бале у князя К… ее называли одною из самых хорошеньких.

– По крайней мере, те, которые называли ее так, не могут похвалиться хорошим вкусом.

– Спроси Левина: он, кажется, из первых почитателей красоты ее.

– Что это, mistriss Green, вы не укладываете Коко? Я совсем этим недовольна! Он должен быть в постели в восемь часов.

Она бросила сердитый взгляд на mistriss Green и протянула руку маленькому Коко, который с робостью подошел к ней прощаться.

– Ты привезешь мне гостинцу, мама?

– Поди спать, Коко.

– Я буду умен, мама!

Бедное дитя! Хорошенькие глазки его как будто спрашивали, за что сердятся на него. За что? Дитя! Он забыл, что сам часто бьет своего картонного солдата, когда сердится на няню! Людям, не привыкшим управлять собою, надо непременно на что-нибудь излить свой гнев: так водится!

Бал

Des fracas des fêtes, il ne reste

que la lassitude lorsqu’elles

sont passées.

Voltaire[8]

Le coeur est aussi sujet aux

variations que le visage.

La Beaumelle[9]

Нет, я не стану описывать бала! Блеск огней, блеск алмазов, нарядов и красоты, сборное место страстей, которые расхаживают в праздничных полумасках; кому это неизвестно? Образ жизни, образ желаний, бал! Кому не представлялся он в очаровательном виде накануне, за час, в минуту, когда, расправляя смятые шляпою волосы, между двумя рядами ливрейных лакеев по лестнице, украшенной миртами и леандрами, он входил в залу и с минуту был как бы обаян ослепительным блеском искусственного дня, звуками музыки, шумом бала, запахом цветов, и кто по окончании бала не садился в карету утомленный, иногда раздосадованный и всегда почти недовольный, с пустотою в душе и чувством обманутого ожидания? Иной вспоминает, что тот-то поклонился ему сухо; другой бранит судьбу и тинтере; одна жалуется, что наряд ее был не из первых, другая на безотчетную грусть, что значит в переводе: была не замечена. Иногда в карете отъезжающих начинается уже домашняя ссора, приправа однообразия супружеской жизни. Муж упрекает дражайшую половину в излишней веселости, в легкомыслии, в кокетстве… О! Мужья всегда откровенны, особенно в подобных случаях. Они сама искренность, когда дело идет не о них. Иногда супруга жалуется на судьбу, давшую ей в удел неизвестность и ничтожество, между тем как подруги ее – та важнее, та значительнее, та богаче; во всем этом виновата судьба, а виновная судьба сидит, прижавшись в уголок кареты, и молчит, и пыхтит, пока наконец, потеряв терпение, выскочит из кареты, и вслед за сим, утром рано, верховой скачет к доктору! Нервическими припадками страдает много женщин!

Но уезжают и с приятными воспоминаниями. Надо быть женщиной, чтоб знать, что значит прелесть получаса между конечным разрушением туалета и первым сном, когда, склонясь на руку головою, закрыв глаза, красавица еще слышит звук оркестра, повторяющего быстрые такты мазурки, и милый голосок, нашептывающий: Et vous pouvez douter encore; vous! etc.[10], между тем как, следуя движению фигуры, она летит по зале, и глаза его горят, и маменьки, тетеньки, мужья – как бы их и не бывало! А вальс? вальс… она засыпает в восхищении, упадая на ручку кресел, и сон представляет ей еще