Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем - Сигизмунд Доминикович Кржижановский

лишь проигрывать время на выигрыш своей игры» (14 июля 1925 г., из Москвы в Одессу).

Я не гожусь в Лепорелло… – Намек на эпизод из пьесы Мольера «Дон Жуан, или Каменный гость».

…достиг кортиевой спирали… – Кортиева спираль, или «кортиев орган», – расположенная в улитке уха часть звуковоспринимающего аппарата, преобразующая звуковые колебания в нервные раздражения (название – по имени итальянского гистолога А Корта).

…чтобы превратить ее в модель Дантова ада. – Второе упоминание Данте усиливает ассоциацию с первой частью «Божественной комедии» (причем «в круге втором» у героя – «римский вожатый»).

…о… «гипотетическом человечке», измышленном Лейбницем в одном из его писем к Косту… – Пьер Кост (1668–1747), французский литератор, переведший ряд произведений английских философов; переписывался с Лейбницем.

Скорбная тень флорентийца… – Т. е. Данте; далее – намек на один из фрагментов «Ада»; третье и последнее упоминание Данте в этой новелле совпадает с вступлением героя «в круг третий».

Прежде всего надо было проникнуть к врагу в кровь. – Отсюда и далее прослеживается интерес Кржижановского к исследовательской деятельности А. А. Богданова (Малиновского; 1873–1928), известного революционера, ученого и автора научно-фантастических романов, с 1918 г. занявшегося серьезным изучением процессов, происходящих в крови; в 1926 г. он создал и возглавил Институт переливания крови; два года спустя погиб, проделывая на себе опыт, от заражения крови; таким образом, вся революционная атрибутика и символика фрагмента (агитация среди «пролетариев крови», закупорка вен как «строительство баррикад» и т. п.) неожиданно становится предвиденьем судьбы одного из тех, кто «пустил кровь» стране и от крови (буквально) погиб.

…я сыграл… свой Totentanz… (пляска смерти – нем.) – В дохристианской традиции у германских племен – погребальный обряд: яростные пляски и песни вокруг смертного одра и на месте погребения (противопоставленные празднику плодородия); несмотря на строгий церковный запрет, обычай сохранился до XVIII в. (а кое-где и позднее) и послужил темою для многих художников (например, знаменитая гравюра Ганса Гольбейна Младшего) и музыкантов.

…внутри этих врокососных мешков… – Врокососный – всасывающий злобу (от нидерл. wrok – злоба), иначе говоря, нейтрализующий избыток адреналина в крови.

Венартпроф – т. е. Венозно-артериальный профсоюз.

Менений Агриппа (?–493 до н. э.) – римский патриций, с 503 г. консул; при первом восстании плебеев (494) был послан сенатом на Священную гору, чтобы уговорить народ вернуться в Рим, что он и сделал, рассказав басню о членах тела, сравнивая их с народом, и желудке – одном для всего организма.

Клуб убийц Букв

Начало работы над повестью, вероятно, относится к лету 1925 г.: «Сейчас читаю „Историю социальных утопий“; тема щекочет мозг. Иногда возникают замыслы…» (из письма к А. Бовшек от 27 июля 1925 г., из Москвы в Одессу). Один из этих «замыслов» реализован в четвертой главе повести – в антиутопии, жесткостью построения и некоторой научно-философической сухостью напоминающей «Государство» Платона. Нет никаких указаний на то, что Кржижановский был знаком с романом Е. Замятина «Мы», но он, конечно, читал «Рассказ об Аке и человечестве» Ефима Зозули, эту первую русскую антиутопию, напечатанную в том же номере киевского журнала «Зори», где была и первая его писательская публикация «Якоби и „Якобы“». Знал он и немногим уступавшую тогда в известности замятинскому сочинению антиутопию М. Козырева «Ленинград» (достаточно сказать, что об этой неопубликованной повести писал в одной из статей известный критик и литературовед той поры В. Львов-Рогачевский). С Козыревым Кржижановский был дружески связан «Никитинскими Субботниками» (где, кстати, авторами были читаны обе повести и где оба писателя были пайщиками кооперативного издательства); тематические и сюжетные переклички бывали у них и впоследствии, – например, в середине 1920-х годов Козыревым была написана повесть «Пятое путешествие Гулливера», судьба которой сродни судьбе «Возвращения Мюнхгаузена».

Глава вторая ведет происхождение от записи: «Последний метафизик Гамлет – сплошное бытие нельзя убить; и небытие пронизано снами – ужас бессмертия» (Записные тетради). Эту главу высоко ценил шекспировед А. Аникст, считавший, что современному режиссеру, намеревающемуся ставить «Гамлета», знакомство с нею весьма полезно.

К замыслу повести относится еще несколько записей. «Мысли мои, сомкнувшись в силлогизмы и рассыпавшись в цепь умозаключений, молча подходили к экспозиции. Там – за перегороженным играми сумраком – лежала страна замыслов» (Записные тетради). И еще: «Тут кончилась прилитература. Насколько было возможно, я вышел за линию слов, шел сквозь пустоты, падал и подымался, отчаиваясь и загораясь силою отчаяния… и внезапно проконтуриваясь сквозь ничто, – опушка леса невиданных и никем не сказанных образов. Я оглянулся – и понял: назад до слов мне уже не дойти» (Там же.

Очевидна перекличка повести с написанной годом позже новеллой «Книжная закладка», где темы, возникая «спонтанно», в присутствии слушателя варьируясь и шлифуясь, превращаются в произведение, которое никогда не будет написано. Однако, в отличие от героя новеллы, не-пишущего от безнадежности, из-за невозможности печататься, персонажи «Клуба…», творящие современный «Декамерон» (вернее назвать – «Септамерон», о чем – позже), сами отказываются от «литературы» (хотя в конце концов и вынуждены прибегнуть к «услугам» хотя бы одного слушателя-читателя), и «убийство букв» оборачивается для них самоубийством – и метафорическим (духовным), и реальным…

В биографии писателя обе вещи видятся пророческими: есть свидетельство, что в сороковых годах, бросив писать, он вечерами подолгу просиживал в кресле и, прихлебывая время от времени спиртное, рассказывал двум-трем навещавшим его молодым литераторам новеллы, которых никогда не напишет…

Повесть была завершена к середине лета 1926 г. и впервые полностью прочитана в Коктебеле – Волошину: «В мастерской Максимилиана Александровича по утрам дочитал ему – с глазу на глаз – „Клуб убийц букв“ и „Швы“. С радостью выслушал и похвалу, и осуждение; вижу: мне еще много надо поработать над отточкой образа…» (из письма к А. Бовшек от 2 августа 1926 г., из Коктебеля в Одессу); последнее замечание относится к новелле «Швы» (1927–1928), окончательная редакция которой была сделана лишь два года спустя. В этом письме есть весьма существенная деталь, говорящая об отношении Волошина к творчеству Кржижановского едва ли не больше, чем «и похвала, и осуждение»: то, что читка происходила «по утрам… с глазу на глаз». Распорядок дня хозяина Дома Поэта был жестким и почти не знающим отклонений: утренние часы – время замкнутой мастерской, время работы. Все чтения – стихов, прозы ли – по вечерам, за общим столом. Исключение, сделанное для Кржижановского, в «ближний» волошинский круг не входившего, свидетельствует об особом, пристальном интересе.

В 1928 г. Кржижановский попытался выпустить «Клуб убийц букв» отдельной книгой в издательстве «Никитинские Субботники», однако натолкнулся на категорический отказ цензуры.

…если на библиотечной полке одной книгой стало больше… – Открывающий тетрадку стихотворений Кржижановского гимназических-университетских лет цикл «Философы» предваряет эпиграф: «На библиотечной полке одною книгой стало больше: не оттого ли, что на земле одним человеком стало меньше?»

Телеграмма напала на мои книги утром; к вечеру – полки были пусты… – Мотив продажи книг (и «освобождения» от них) появляется уже в первом из «московских» сочинений писателя – повести «Штемпель: Москва» (1925); резонно предположить, что это – из личных переживаний. Известно, что Кржижановский ездил в Киев на похороны матери: при его хроническом безденежье продажа книг была самой верной возможностью быстро купить билет, а книги были единственным «имуществом», которое он захватил с собой, переезжая в Москву. Да и описанные хозяином «клубных суббот» в прежней своей комнате-«квадратуре» (не отличающейся от «квадратуры» Кржижановского) четыре изогнувшихся под тяжестью книг доски-полки вдоль стены – это зияющие пустотами книжные полки в арбатской комнате Кржижановского, которые обращали на себя внимание тех, кто там бывал. В дальнейшем Кржижановский даже не пытался обзавестись хотя бы минимальной постоянной библиотекой; его память надежно хранила огромный объем прочитанного в пору подготовки к писательству, т. е. еще в Киеве, и это «мысленное» книжное собрание при необходимости стремительно пополнялось чтением быстрым и цепким. Например, при работе над «Поэтикой заглавий» (1925) и некоторыми другими статьями он пользовался библиотекой Московского университета либо брал на несколько дней книги у Таирова, Левидова, причем и выбор книг, и сочетание того, что читалось одновременно, бывали весьма неожиданными (см., например, комментарии к повести «Странствующее „Странно“» (1924)). В 1930-х годах Кржижановский написал статью «Бернард Шоу и книжная полка», в которой попытался обозначить «личную библиотеку», т. е. «круг чтения» драматурга, исходя из «упоминательной клавиатуры», а также реминисценций, точных, вольных и скрытых цитат, используемых и автором, и его персонажами. Поставить подобный опыт относительно самого