Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

торговый сухогруз отдал швартовы и медленно заскользил в направлении моря. Ивету никто не провожал, и, откровенно говоря, ей даже и в голову не пришло, что кто-то может проводить ее, да и не было этого «кого-то». Свободному, самостоятельному человеку такие нежности вовсе ни к чему. Зато моряков провожало много народу, полная набережная, на судне оказались вдруг и женщины с детьми, и девушка, что сидели в обнимку с такими же молодыми моряками и за обеденным столом, и в красном уголке, где даже не включали телевизор.

— Когда я смогу представиться капитану? — спросила Ивета моряка, указавшего отведенную ей каюту.

— Капитан очень занят. Выход в море — самое напряженное время.

— Ну, разумеется, — улыбнулась Ивета. — Одно прощание отнимает столько времени...

— У капитана нет семьи, — сухо ответил моряк. — У него хватает забот и без проводов. А что в них плохого? Так всегда было и будет, пока одни будут уходить, а другие — оставаться дома.

Каюта походила на комфортабельный гостиничный номер. Широкая кровать с накрахмаленным бельем — здесь, на судне, она, кажется, называлась койкой — удобный диван, кресло, письменный стол, стенной шкаф. Кондиционер. Пол покрыт ковром. Рядом ванная комната с горячей водой, туалет. На такое она даже не рассчитывала. Здесь можно прекрасно поработать! В Гавр они придут в пятницу. Следовательно, в ближайшие три дня — минимум сна и максимум впечатлений.

Выше всего в жизни Ивета ценила дисциплину. В какой-то миг она сказала себе: «Время — понятие необратимое, терять его — преступление перед собой и остальными!» И сейчас, едва успев явиться на судно, она прежде всего вынула из портфеля и разложила на небольшом, но удобном письменном столе материалы, которые могли понадобиться для работы в эти дни: листки с тестами, блокноты и прочее.

...Тут автор хочет оговориться: она сама так бы не делала. Она развесила бы в шкафу свои туалеты: судно ведь идет во Францию, а Париж находится всего лишь в двухстах километрах от Гавра. Божественный, вожделенный Париж! Цитадель моды! Затем она, автор, приняла бы душ и занялась выбором туалета для первого ужина в кают-компании. Бумаги спокойно потерпели бы до завтра, потому что так или иначе ни один моряк не станет ночью ломать голову над социологическими вопросами: вряд ли моряки много думают о проблемах контактов, несоответствии характеров и прочих подобных вещах.

Однако Ивета думает и поступает иначе. Она не стала переодеваться. Ей нравится расхаживать в джинсах. Вообще в брюках. Поэтому она взяла с собой четверо брюк.

Когда материалы расположились на столе в определенном порядке, она направилась на розыски капитана. Порядок есть порядок: прибывший в их институт сотрудник тоже прежде всего явится к директору.

А за окном — нет, простите, за иллюминатором — скользили береговые огни, мигали разноцветные плавучие буи, и Ивета не могла понять, откуда взялось здесь столько света. Новый городок, что ли, возник под боком у Риги? Миновав кают-компанию, она вышла на какой-то балкон, или платформу, или... как это тут называлось... Там стоял плотный человек, матрос или офицер, в этом она еще не научилась разбираться. Ивета попросила его объяснить, куда же она, в конце концов, попала и что это за зарево над неизвестным городом.

— Это, что ли? — удивился моряк. — Это же Болдерая.

Внизу, у самого борта, прозвучал громкий голос: «Почему без сигнальных огней?» Какой-то катерок ловко подрулил, и кто-то прытко взбежал по трапу на судно, казавшееся рядом с моторкой несоразмерно огромным.

— Лоцман, — почтительно сказал моряк. — Ну, кому-то влетит от кэпа. Он не терпит упущений, а тут трап оказался неосвещенным.

Ивете захотелось увидеть лоцмана, хотя и без того у нее было ясное представление о том, как он должен выглядеть. Вообще у нее были ясные представления о множестве вещей. В том числе и о том, как ей следует жить. Несколько белых пятен оставалось в медицинской социологии, и затем-то она и оказалась на судне, чтобы стереть их. Итак, лоцману следовало быть бородатым, массивным стариком с лицом медно-красного цвета от регулярного употребления рома и виски.

— Для нас, моряков, лоцман — олицетворение доверия, даже символ, — наставительно объяснял тем временем моряк, и в его голосе звучали нотки некоторого превосходства: приятно все-таки показать нечаянной пассажирке, что в море ты как дома. И возможно, именно этот тон заставил Ивету ощутить, что тут, на судне, в совершенно чужой среде, она пока что ничего собой не представляет. Да и будет ли представлять?

— Мне очень хочется увидеть лоцмана, — сказала она так непривычно робко, что сама удивилась.

— Пошли. Да, сперва познакомимся: третий механик Антонов, от вахты свободен. Надо бы, конечно, подремать... Ладно, идемте.

Первое ясное представление Иветы рухнуло: лоцман оказался стройным, моложавым человеком с русой бородкой и без признаков употребления алкоголя на лице — в этом-то она как врач разбиралась. А рядом с ним стоял еще более стройный, чтобы не сказать — сухопарый, человек в форменной фуражке и с седыми висками. Оба были одеты в длиннополые нейлоновые куртки; ночь и на самом деле была прохладной, лед вышел вовсе не так давно, да и ветерок поддувал, а Ивета даже платочка не набросила на голову. Волосы, правда, не развевались на ветру, они были так коротко острижены, что ветру не за что было зацепиться, но голове было неуютно, и даже очень.

О капитане у Иветы тоже было твердое представление, точнее всего выражаемое словами «морской волк».

...Стоп. Автор этого рассказа — человек крайне беспокойный. И ей не нравится, когда ее героям все совершенно ясно. Откуда могло возникнуть у такой сухопутной крысы, как Ивета, представление о том, каким должен быть капитан? Из литературы, понятно: Стивенсон, Конрад, Лондон, Станюкович. Обветренные, медные, бородатые, мужественные лица, могучие фигуры, охрипшие от штормов и туманов голоса. Из-под форменного кителя виднеются широкие накрахмаленные манжеты с золотыми запонками. Ахой, капитан! Что с того, что время не стоит на месте и все изменяется?

Тот, кто обменялся приветствиями с лоцманом, был далеко еще не старым человеком. Вряд ли он был старше Иветы, а ей, напомним, тридцать девять, незамужняя, как говорится, свободная женщина. И капитан, по слухам, одинок. Просто удивительно в эпоху, когда все мужчины давным-давно разобраны.

Две синие нейлоновые куртки прошелестели мимо Иветы,