Сообщники - Анна Пестерева

время. Может, этот вирус несвободы спасет жизнь, убережет человека от наказания за проявление свободы, но душу спасти он не сможет. Несвобода будет медленно и верно делать свое дело, метастазировать душу, потом перекинется на тело, потом на другое тело и так далее – не закончится этот счет несвобод.

Я не хочу быть несвободным. Я понял, что это болезнь, и лечу ее. Мне хочется верить, что она излечима, если диагностировать ее на ранней стадии. Я больше не хочу быть старым, не хочу быть молодым, не хочу мыслить категориями возраста, я хочу быть живым. Просто мне казалось, что старому человеку не так страшно (ха-ха), он может говорить, что хочет, делать, что пожелает нужным, он может разучиться делать то, что когда-то умел, и начать все заново, он больше никому ничего не должен, только себе, он не боится последствий сказанной правды (своей). Мне кажется, я глубоко и отчаянно заблуждаюсь. Но я свободен в этом заблуждении как никогда раньше.

3

Я смотрю на своих друзей, на друзей, которых считал когда-то друзьями, но оказалось, что мы разные, и эта разность наших зарядов отнюдь не притягивает нас, а наоборот, разводит в стороны. Я смотрю на своих ровесников, вижу среди них многих, сопротивляющихся старости души, о которой я пытаюсь сказать, но язык не идет на поводу у моей петляющей мысли, я сгибаю его в предложения, но он не фиксирует форму и распрямляется. Так же как распрямляются мои друзья, будто в них появилась дополнительная вертикаль, они стали сильнее, свободнее, осанистее, они вдруг осознали цену сказанного и несказанного слова. Я хочу походить на них. Эта обретенная сила может обеспечить им самостоятельное существование и в этой стране, которую они не собираются покидать, и в другой. Тот запас внутренних сил, который у них есть, позволит им перевернуть горы. Это сила отчаяния, сила боли, сила сопротивления войне и преждевременной старости: души, страны, себя, нас. Но любой запас рано или поздно исчерпается, если его не восполнять. Как это сделать? Объединяться. Обмениваться силой сопротивления, смешивать реактивы, которые плещутся внутри каждого из нас, в надежде открыть новое, жизненно необходимое вещество, лекарство, способное остановить процесс распада, падения в пропасть, заката и схлопывания всех наших надежд на счастливую, свободную и осмысленную жизнь.

Мои друзья, мы держимся за руки, среди вас так много тех, кого я раньше не замечал, обходил стороной, но сейчас мы стали видимы друг другу. Можно сказать, что мы прозрели, мы видим своих и почти научились на дословесном уровне определять не своих, нет, не чужих – не своих. Мы разделились с не своими – у нас и у тех, других, не было иного выхода и другого выбора, но я вижу в этом разделении тектонический сдвиг, который уже не поправить. И с этим надо учиться жить, опять учиться жить, всегда учиться жить, теперь особенно усердно. Мои сообщники, помогите мне в этом, и я попробую помочь вам, если сумею.

4

Когда нет сообщников, бери в сообщники сны. Записывай их, не давай им улететь, следуй за ними, их маршрутами и тропами. Мне часто снится дорога, я еду в машине, на заднем сиденье, меня везут, увозят откуда-то, мы всё едем и едем, за рулем то мама, то дед, живые и мертвые в пространствах сна равны и свободны. Эти сны не кошмарные, я в них спокоен и уверен в том, что водитель знает, куда мы держим путь, наш маршрут построен, и мы не торопимся достичь конечной цели, мы едем и наслаждаемся путешествием. За окнами – дома города моего детства, города моей юности, молодости, незнакомого мне города моей зрелости и старости, или он только кажется мне незнакомым. Потом ландшафт резко меняется: я вижу искалеченные здания, дома-инвалиды с выбитыми глазницами, впавшими от голода животами-стенами, людей внутри и рядом нет, только дома, и они повсюду, мы едем, едем, и они не заканчиваются, они становятся всё страшнее, но это не кошмарный сон, это даже не похоже на сон, я все вижу и не боюсь, в горле пересыхает, пытаюсь сглотнуть – не получается, хочу глубоко выдохнуть и надеюсь, что с выдохом сон прервется, но выдох не подчиняется мне – и сон продолжается, я хочу закрыть глаза, но веки живут своей жизнью, точнее чужой смертью, они без слов говорят мне: смотри, не отводи глаз, эти дома станут частью тебя, твоего мира, твоей войны, не пытайся от них убежать, потому что любая попытка бегства от этих зияющих ран – это побег от самого себя, сколько ты будешь так бегать, хватит ли воздуха, которого с каждой секундой все меньше и меньше в твоих легких, хватит ли слез, чтобы смачивать иссыхающие от страдания глаза, подумай об этом, хватит ли тебя на все это, а должно, должно хватить, пока же просыпайся, пока…

5

Мои сообщники – это мои детские воспоминания, самые светлые и самые страшные. Часто бывало, что светлое и страшное становились одним неделимым целым. Мои сообщники – это шутки, которые парадоксальным образом возникали в моей голове и вытягивали меня из ямы отчаяния. Часто оказывалось, что это одна и та же шутка, о которой я забывал и открывал заново, с первозданной страстью и горьким, но смехом бросался ее обнимать и чувствовал, как мы – я и она – снова спасаемся.

Мои сообщники – ноты, их всего семь, не считая диезов, бемолей и, реже, бекаров. Из нот складываются мелодии, потом проникают в кровь, меняют ее состав. Если музыка умолкает – я тут же заболеваю, я должен ее слышать. Если музыка возвращается – я оживаю и надеюсь, что она не покинет меня еще какое-то время: без музыки, как и без мира, невыносимо. Речь не о классике, не о джазе или какой-то другой музыке, звучащей извне и попадающей в меня, – речь о другой музыке, она вне жанра, вне формы, может быть, и нот в ней не семь, а гораздо больше, может быть, их вообще там нет и «моя» музыка свободна от того, что я/мы привыкли называть музыкой.

Мои сообщники – мои тексты, самые первые, самые новые, все, все. Когда пишешь – становишься лучше, что-то вдруг понимаешь, формулируешь для себя и радуешься, когда находишь сообщников в этом своем формулировании. Тексты умнее и свободнее меня, порой мне кажется, что всё умнее и свободнее меня, а я будто пытаюсь примкнуть к этому сообществу свободных и не боящихся. Я как новичок в классе: он глядит по сторонам на незнакомых людей, с которыми ему предстоит общаться, и не может поверить, что теперь он учится в новой школе – в Школе свободы и бесстрашия. Меня чудом взяли в эту школу, я был уверен, что провалю вступительный экзамен. Пока я не выучил ни одного урока, но я всё выучу, обещаю.

Я надеюсь, что мне помогут мои одноклассники, мои сообщники. В здании нашей школы широкие окна, через которые проникают робкие лучи всепрощающего солнца. Мы сидим в тени, слушаем друг друга, у нас нет учителя, точнее есть, но каждый выбирает своего учителя из числа присутствующих, я пока не выбрал, я должен услышать всех. Вдруг стекла начинают дребезжать, наше общение на минуту прерывается, опять, снова, мы не смотрим на окна, а смотрим в глаза друг другу, мы знаем, что нам нельзя останавливать ход нашей мысли, мы так долго его искали, мы продолжаем думать о главном, ищем варианты, надеемся найти выход, каждый из нас не думает о личном спасении, нам важно выжить сообща. Мы – сообщники в этом выживании.

Стекла дребезжат, мы говорим, мы просим музыку не оставлять нас, пусть она звучит в каждом, в каждом – своя. Музыка, хоть ты не бойся, не будь как мы, смертные, продолжай, продолжайся, звучи, и мы будем за тобой повторять, брать с тебя пример, будем, будем, будем, будем, будем, будем.

Давайте дружить!