Сообщники - Анна Пестерева

стала скучна. Конечно, он прав, что решил уйти.

– Увидимся завтра? – он попытался поймать ее губы.

– Думаю, что нет…

Почесала щеку, чтобы поцелуй не состоялся.

– С какой целью летите?

Мальчик в окошке смотрел на нее и ее паспорт с напускной строгостью.

– Достопримечательности смотреть. Путешествовать, – улыбнулась она.

Но, видимо, была неубедительна. По крайней мере, мальчик продолжал почти с яростью листать ее паспорт.

– Да? Какие?

– Ну… Каньон Сказка… Озеро Иссык-Куль.

– А жить у кого будете? – впился в нее своими востренькими глазенками.

«Да пошел ты в жопу, мальчик! – хотелось ей заорать. – Какое тебе на хрен дело до моего Иссык-Куля!»

Но ответила крайне вежливо:

– У подруги. А на Иссык-Куле у нее знакомый пансионат держит…

Придумала какую-то подругу, какой-то пансионат.

– А кем работаете? – вскинул голову пограничный мальчик.

– Фотографом.

– Где – фотографом?

– В смысле – где? Нигде.

– Самозанятая что ли?

– Ну да.

– Оформлена самозанятость?

– Ну да. Через Гос… эти… услуги.

– Счастливого пути! – он одарил ее последним пристальным взглядом.

«Чтоб вы все сдохли», – мысленно прошептала она.

«И когда мы теперь увидимся?»

Ни «здравствуйте», ни «до свидания», ни «как ты себя чувствуешь». А раньше заботился. Типа. Ну спрашивал же, мол, выпила свои таблетки?

Теперь Миша спрашивает только: когда вернешься? Он не писал, что любит или скучает. Скорее, в его сообщениях звучало недоумение: как она, его Саша, могла разрешить себе покинуть его будни? Кто ей позволил?

В самом начале он еще написал забавно: «Почему ты выбрала такое экстравагантное место?»

Сказала бы я тебе, Миша, где сейчас экстравагантное место, да не буду, подумала она тогда.

Она его не блокирует, но и ничего не отвечает. Вскоре он во всех соцсетях занесет ее в черные списки.

Город поделен на квадраты. Почти каждый украшен видом гор. Будто картинку на стену аккуратно приладили. Кажется, до очередного перекрестка дойдешь, а там – вот они, горы, можно потрогать. Но они только отдаляются.

Вроде бы сразу прочитала, как добраться и до гор, и до каньона, и до озера, но так никуда и не поехала. Целыми днями просто лежала. Может потому, что таблетки в России забыла. Хотела купить их здесь, но фармацевтка (когда Саша зашла в аптеку, она громко говорила в трубку: «Я тебе на чистом крымскотатарском минуту назад объяснила, что происходит, но ты, видимо, совсем тупой!») сказала, что она бы рада помочь, но такие таблетки Кыргызстан не закупает. А аналог? А аналог, говорит, я бы и рада вам продать, но не положено, потому что препарат рецептурный. Она бы и рада… Но Саша видит, что крымская татарка не рада.

Ничему не рада.

Могла бы так и лежать, но привезенных с собой купюр становилось все меньше. Написала в чате: «Здравствуйте! Я фотограф из N, Россия. Сейчас нахожусь в Бишкеке. С радостью поснимаю вас в студии и на пленэре. Предпочтение – творческая съемка, ню, экспериментальные проекты».

Никто не отозвался. Может, тут всем нужны семейные съемки? И эти, как их, лав-стори? Или свадьбы придется снимать? Не дай бог.

«Ты всегда была слишком высокого мнения о себе, – складывала губы недовольной ниткой ее мать все те годы, что Саша зарабатывала на жизнь фотографией. – Чем тебе свадьбы не угодили?»

Про «высокое мнение» она сказала и когда Саша объявила, что уезжает. И больше ничего не сказала. Отчасти поэтому Саша и не сомневалась, что правильно поступила.

«Здравствуйте! Меня зовут Эльзада, я руковожу шелтером для женщин в Бишкеке. Увидела, что вы профессиональный фотограф. Очень понравились ваши работы! И я хотела попросить вас об услуге. Сегодня… Если вы свободны… Но мы заплатить не сможем. Проект у нас некоммерческий. Мы помогаем девушкам, которых украли. Если вы согласны уделить нам немного времени, расскажу поподробней».

«Ой, Александра, вы простите, что голосовым. У меня просто ребенок на руках, одна наша девочка родила недавно, она сейчас к врачу пошла, и я сегодня за мамочку мальчишке» (смеется).

«Спасибо, что согласились, Сашенька! Итак, вот для чего нам нужны фото…»

Ее зовут Айсулуу. Две «у» на конце. В кыргызском языке вообще много двойных гласных… Айсулуу очень красивая, примерно семнадцатилетняя.

На языке у Саши вертится: «Тебе бы в дораме сниматься!» – но она ничего не говорит. Что тут скажешь? Айсулуу сидит сгорбленная, взгляд ни на чем не фиксируется, синяк под глазом замазан консилером.

– Милая, если ты не готова об этом рассказывать публично и тем более сниматься, то и не стоит, – говорит ей Эльзада, и голос ее звучит мягче, чем в голосовых, отмечает Саша. – Публичность, с одной стороны, защищает, а с другой… Сама понимаешь…

– Вы о родителях? – вздрагивает Айсулуу. – Так с ними все понятно. Расскажу всё – значит, окончательно порву с ними. И это правильно. Все равно ничего уже не восстановишь.

Руководительница шелтера печально кивает. Приходит вторая обитательница квартиры, Аида, и Эльзада передает матери звонкого полугодовалого малыша.

Перемена в девчонке происходит стремительно: вскоре глаза Айсулуу загораются живым и немного злым огоньком, и говорит она безо всяких слез. Кажется, ей даже весело.

– И какого черта они, спрашивается, заставляли меня учиться, платили репетиторам, если на первом же курсе оказывается, что я должна выйти замуж и в их доме больше не отсвечивать? Меня вот это возмутило больше всего. Даже не поведение этого придурка и его дружков. Он тупой до невозможности, я же с ним в началке вместе училась. В первом классе к Новому году еще читать не умел. Сомневаюсь, что там с головой что-то наладилось… Так вот, я у отца спрашиваю, уже когда они наутро после ала качуу[3] приехали туда, в дом к Темирбеку: «Зачем я в универ поступала, если вдруг ты решил, что выйти замуж – это то, что мне нужно именно сейчас? А он: «А кто ж тебе учиться запрещает? Договаривайтесь с будущим мужем», – и все такое. И в глаза мне не смотрит. Я-то понимаю, что он сам не в восторге от того, что меня похитили, но ведь чертов белый келинский[4] платок на меня напялили! Ночь-то я в доме «жениха» провела – было ли что-то, не было, неважно, значит, всё, я уже принадлежу их семье. Смотрю на родителей, на дядю и тетю, которые улыбки выдавливают, того и гляди пожелают «счастья молодым», и не понимаю: когда это они стали такими?.. Папа ведь обычный мужик. Честно, обычный. Неверующий, ак-калпак[5] не носит днями и ночами… а все туда же: дочь украли, традиция, слушаю и повинуюсь.

– И что ты сделала? – с ужасом спросила Саша, разглядывая синяк Айсулуу в объективе.

– А что я могла? Стащила первый попавшийся телефон… Лежал чей-то в прихожей… Народу-то привалило человек тридцать… Сказала, типа в туалет иду. Взяла телефон и стала угрожать, что вызову милицию. И они говорят, мол, вали отсюда.

– И родители сразу сказали, что не примут тебя?

– Ну да. Отец говорит, мол, я же переночевала у Темирбека после похищения. Можно подумать, у меня выбор был! И еще стыдили за то, как я вела себя. Я же укусила этого придурка за палец. Он мне в глаз вот заехал… Подрались, как когда-то в первом классе. Пожалел, что со мной связался, наверно. А он такой дурак, это что-то. Лопоухой меня обозвал. Дразнилку школьную вспомнил…

– Расскажи, как ты через байбиче[6] переступила… – почти прошептала Эльзада.

– Взяла и переступила! – засмеялась Айсулуу. – Его бабка – хозяйка в доме, как водится. Это она всё и придумала. Она у нас в школе техничкой работала и всегда говорила, что ее Темирбеку я лучшей женой буду. А я внимания не обращала. И зря. Года не прошло с выпуска, как байбиче все это устроила. Я так зла на нее была! У нас же считается, что переступить через старшую женщину в доме – большой грех и все такое. Я и сама не знала, что