Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

ее в том, что в рассказе не хватает главного. Однако на этот раз автор хочет рискнуть и не писать о блондинах, брюнетах, шатенах, худых и плотных, молодых и старых во множественном числе. Потому что рассказ этот — только о двух, о двух свободных людях, Ивете Берг и Ансисе Берзиньше, а в судовом списке на сегодня числится тридцать два человека. Попробуй справиться со всеми!

Завтрак закончился. Ивета закурила очередную сигарету. Предложила и соседям по столу. Они отказались. В их глазах были осуждение и снисходительность. Кто-то взглянул на капитана; тот сделал вид, что ничего не заметил. Один за другим офицеры вставали из-за стола, поворачивались к капитану: «Разрешите идти?» — снова кланялись Ивете и уходили по своим делам: кто собираться на вахту, кто отдыхать после нее.

— Сейчас я хотела бы раздать опросные листки, — деловито проговорила Ивета. Сегодня она была в зеленых брюках и зеленой, в клетку, спортивной блузе. Тонкую талию охватывал широкий кожаный пояс. Она могла позволить себе это: талия ее никогда не увеличивалась в объеме и, наверное, теперь уже на все времена останется по-девически тонкой.

— Хотел бы дать вам совет, — тоже очень деловито ответил капитан. — Попытайтесь облазать судно сверху донизу. Ознакомьтесь с рабочими местами, условиями жизни. Тогда и людей понять вам будет легче, и вопросы станут конкретнее. — Он подозвал собиравшегося выйти офицера:

— Жодзиньш, проводите, пожалуйста, ученую. Это второй штурман Лаймон Жодзиньш, — представил он. — Как говорят русские, прошу любить и жаловать.

Ивета в сопровождении Жодзиньша, ведавшего на судне грузом, спускалась все ниже и ниже.

— Я вас не задерживаю? — озабоченно спросила она.

— Да нет. Одним делом больше или меньше... Мы еще не пришли в себя после порта. Разные контролеры. Оформление документов. Все идут и идут — портовый надзор, санитарно-карантинная служба, пограничники, таможенники. Последние три часа перед отходом все бегают в мыле.

— Работа требует больших знаний?

— У всех офицеров судна высшее образование. Даже матросы со средним, не говоря уже о «мореходке».

У машинного отделения их поджидал, широко улыбаясь, первый гид Иветы, механик Антонов.

...Мне думается, дорогие читатели, что нет надобности занимать ваше внимание описанием машинного отделения. Автор сама путешествовала на «Ро-Ро» (так называются суда-контейнеровозы: «роллз ин, роллз аут» — «погрузи, выгрузи») и может подтвердить, что машинное отделение похоже на огромный цех солидного завода и в нем стоит оглушительный шум, так что без специальных наушников работать здесь невозможно, и не только работать, но и просто находиться тут нельзя, уши сразу глохнут. Здесь есть уникальные автоматы, обслуживать которые под силу только квалифицированным инженерам. Хозяйничает внизу «дед» — старший механик. Тут к месту разъяснить, что чиф — это старший помощник капитана, а секонд — второй помощник. Капитана, по английской моде, моряки называют мастером. Но, разумеется, только между собой.

Что еще могут показать Ивете на этом сумасшедше дорогом судне «Ро-Ро»? (Оно стоит десять миллионов рублей, а обычное судно — только два миллиона.) Финскую баню, бассейн, какой и не снился людям сухопутья, и, разумеется, навигационные приборы, «мозг» судна — тот же самый авторулевой и прочие тонкие штуки. Оказывается, моряки любят похвалиться: их судно, мол, не подвержено качке, на боковые волны они и внимания не обращают, для устранения крена тоже есть специальное устройство, перекачивающее балласт.

— Здесь капитанские апартаменты, — пояснил Жодзиньш, направляясь с Иветой к радисту.

Она охотно отворила бы дверь в эти апартаменты, но, наверное, врываться туда без разрешения не полагается. Время уже клонилось к вечеру, прошли обед и полдник, но капитана при этом за столом не было.

Он сидел в своем кабинете, просматривая множество бумаг, время от времени вызывал кого-то, разговаривал по селектору, а еду ему приносила буфетчица. У него и на месте была целая кухня, где можно и жарить, и варить, и подогревать. Кроме кабинета еще и прекрасная спальня, роскошная ванная. «Неплохо бы сейчас принять ванну, — думал он. — Пока все нормально. Немалый кусок уже пройден. За иллюминатором — контуры Готланда, скоро покажется и датский Лаланд. Надо бы сказать ребятам, пусть покажут врачихе чужие берега. И тот маячок в море, что установила жена одного шведского капитана как памятник вечной любви... Разные бывают жены, вообще — женщины. В этой вот ученой — никакой женственности. У матери было все: красота, ум, нежность. Такие бывают редко...», — размышлял старомодный капитан Ансис Берзиньш, капитан и сын капитана, давно ушедший в море и мечтающий о земле, вспоминающий родной дом до последней мелочи. Он не исключение: многие моряки не любят море, порой даже ненавидят его, так крепко привязано их сердце к спокойной суше. Потому что там — любовь, место которой всегда было на земле: на судне ей негде поместиться, палуба скользка и неустойчива.

А Ивета снова стояла на мостике. Понемногу темнело. Встречные суда освещали водную гладь. Так и казалось, что по мокрому асфальту неторопливо проезжали автомобили со включенными фарами. Зато судно Ансиса Берзиньша было быстроходным, и Ивете нравилось, что оно обгоняло тихоходные. Затем взгляд ее обращался к палубе, уставленной ящиками.

Может быть, пойти постучать в капитанскую дверь? Надо работать: первый день на море уже кончается, а она еще ничего, ровно ничего не успела. При встрече моряки вежливо приветствовали ее, улыбались: женщина-ученый здесь — экзотическая редкость. Но особой охоты к разговорам не проявляли. Почему? Что это означало? Неумение вступать в контакты? Почему она не смогла вызвать капитана на откровенность и искренность? Или у Берзиньша такой тяжелый характер? Человек он, конечно, не очень приятный. И вряд ли интеллигентный.

Именно этот человек и отворил вдруг стеклянную дверь, что вела из рубки на мостик. Отворил, увидел Ивету и снова скрылся в рубке, даже не поздоровавшись. «Конечно, неинтеллигентный», — со злым удовлетворением встретила Ивета это подтверждение своей оценки. И ей вдруг стало жалко самое себя, она ощутила внезапно то же сиротское одиночество, какое испытывала, возвращаясь подростком с похорон матери. Бледный, тощий месяц, словно поживший на хлебах у скупого хозяина, пас в небе разбредшихся во все стороны звездных барашков. Не месяц, а почти она сама, Ивета...

Дольше оставаться здесь она не могла: возникла потребность в людях, разговорах, надо было узнать к тому же, что за огни мерцают там — справа и слева.

— Капитан!