Courgot - Евгений Владимирович Сапожинский

Лариса попыталась отнять меня от штурвала. Ты, наконец, дашь мне полетать? Я пересек океан. Это было долго. Мотор был единственный, другого нет; альтернатива — падать. Я устал. Но не сдался. Шлепнув пару раз по правой стрелке, выровнял крен. Долечу. Мать вашу, плевать на всех, долечу. И задание выполню.

Пришла налоговая. Какое дерьмо. То есть они приходили раньше и делали контрольную закупку. Полная лажа. Лариса напряглась. А я расслабился. В моем полете все было прекрасно. Мотор работал. Пара истребителей слева была своей. Ведомые. Они вновь появились. Уже не обращал внимания на английские реплики. Дура училка говорила, что русский язык — международный. Попробуйте купить хотя бы одно вот такое международное дерьмо, то есть товар — он наверняка окажется китайским; у них свои сантиметры. Телевизоры, шузы, автобусы, даже какое-то подобие снетков. Что сто́ят законы, если их суть бумажна, а наши президенты меняются, словно картонные паяцы? Закон вышел — по поводу языка, да. Или я фантазирую? В законе говорилось конкретно: никакой товар не может быть продаваемым без инструкции на русском, ну пусть не без нее, а хотя бы с указаниями, где произведен этот продукт. Что за херня: покупаешь вяленую рыбу, а она не наша. Сладкая китайская дрянь.

Христос, говорят, пил с налоговиками. И находил в этом какой-то кайф. До Христа мне явно далеко. С этой козлотой, мытарями, мне не хочется гадить на одном поле. «Если вы не сделаете срочно по обычному тарифу, у вас будут проблемы». Я как раз пошел покурить. Вернувшись (они как раз выходили), я застал Ларису в слезах. Суки! Она все распечатала на «Кэноне». Объяснять что-то Поджеру о расходниках и тем более о налоговой было бесполезно. Лариса должна была заплатить.

Тошное благородство играло во мне, и хотелось сказать: половину расходов я беру на себя. А чего там половину! Три четверти! Девяносто процентов! Полную и окончательную единицу! Внутренний же голос разума (или хитрости, или подлости) говорил так: сейчас самый подходящий момент, чтобы завязать с этим дурацким донжуанством. То есть с донкихотством, я совсем не то хотел сказать! Ты тратишь свою нервную энергию на глупую Ларису; так ведь она сама виновата. Надо было послать этих наглецов куда подальше. И будь ты на ее месте, так и сделал бы. Даже ценой большого конфликта с Поджером — истина дороже. Настолько большого, что это обратилось бы увольнением. И ты б, конечно, на это пошел.

Но ты вышел, когда они вошли (а потом наоборот: обмен разумов). Да, давно собирался идти курить. Раза три тебе перехотелось и вот захотелось вновь. Ты мог бы перехотеть еще раз, но не стал этого делать. Ты решил, что Лариса, кстати (это ведь правда), имеет куда больший опыт общения с этими, так сказать, людьми, и справится с этой ситауацией не хуже тебя, а наверняка даже и лучше.

Лариса?

Мне захотелось опять покурить, что-то много я курю. Что было делать с ней? Обнять и сказать, что все не так плохо? А ведь кому вставит пистон А. Н., не мне же? Стало жалко ее. Я заставил себя поцеловать коллегу. Она ответила. Мягкая баба. Еще было много электричек, мы целовались, и все никак не могли расстаться.

Программу пришлось вырубить: я вынырнул обратно, из воспоминаний в реальность, и увидел Ленку. Она почти молчала, наблюдая за мной-сомнамбулой. Полтора квадратных метра сияли.

И я задумался: что́ Курго? То́, что она пыталась помыть мне пол, хоть эта попытка и накрылась медным тазом? А может быть, мы, мужики, такое же говно, как и они? Не ошибся ли Создатель? Вот богохульство.

Так почему же мы такие дрянные?

Интересно, что скажет на этот счет Таня. Хотя какая разница?

* * *

Курго опьянела, как шлюха с провинциального вокзала, и захотела возлечь. Я не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, было отрадно, потому что у Ленки было странное предубеждение к горизонтальному положению тела, и такие моменты приходилось ловить. Сколько бы барышня ни выпила (я выпивал гораздо больше, и рано или поздно меня тянуло прилечь), она все равно продолжала сидеть, даже на кровати, пока это лежбище еще была цело. Кровать. Это обламывало. Хотелось изысканных ласк. Ну пусть не изысканных, а ординарных. Но дождаться этого было где-то на грани возможности. Часто я просто засыпал. Курго философствовала. Поначалу я пытался ее слушать. Ничего не получалось: я хотел либо плотской любви, либо сна. В то же время такие размышления вслух пугали, потому что говорили о том, что с Курго происходит нечто вроде маленького тихого психоза. О, нет, психоз — это преувеличение. Видал я психозы. Как, например, интеллигентка, самая что ни на есть настоящая интеллигентка, практически не употребляющая алкогольные напитки, перебирает на первый взгляд совсем чуть-чуть; поначалу это мило и забавно, а потом она самым натуральным образом проламывает череп мужу. Курго иногда, перепив, поступала неглупо, ложась спать. Сегодня этот вариант не годился. Солнце стояло слишком высоко. Где-то маялся Кирилл. Конечно, будь на месте Ленки какая-нибудь другая женщина, достаточно страстная (или умная), я бы ее понял. Но то была Ленка. Может быть, она просто устала? Да и как не устать от такой жизни.

Лечь рядом и любоваться? Идея недурна, но что-то мне в ней не нравилось. Старо́.

Ах да, я же собирался покувыркаться.

И тут до меня дошло, что мы ни разу не занимались с ней любовью по трезвости. Мысль шокировала. Вот Ленка, сидит напротив, что-то мелет и смотрит на меня пьяными глазками, и будет молоть свою чушь не менее тридцати-сорока-пятидесяти минут, которые покажутся мне вахтой на Дальнем Севере с его полярной ночью и совсем без баб. Никогда я не нес никаких вахт на Дальнем Севере, но пустой монолог меня попросту замораживал. Еще триста, нет, тридцать секунд, и мой приятель никогда не поднимется, уснет вечным сном.

Меня, да и моего малыша тоже, добили окончательно. Я встал и зачем-то поплелся на кухню. А, за сигаретами. Ленка потащилась следом, не переставая нести ахинею, и тормознулась в туалете. Дверь она не удосужилась закрыть. Тихо поскрипывая зубами, я обратил на этот факт ее внимание. «А чего ты у меня не видел?» — искренне удивилась она, расслабляя мочевой пузырь.

Мы трахались. То есть хотели трахаться. Курго вымученно стонала. Мне вновь хотелось курить, и я взвешивал, что мне дороже: