Courgot - Евгений Владимирович Сапожинский

Никто не кончил.

«Знаешь, — Ленка постукала по сигарете, стряхивая пепел, — меня как-то изнасиловали. Дважды. Их было трое…»

«А ты ведь сама этого хотела, да?» — вслух я этого не сказал, только подумал; мое пьяное состояние вроде бы оправдывало псевдоразумные виктимологические помыслы. Налил пива.

«Какое это дерьмо, Марк, когда тебя насилуют».

Я представил, как меня насилуют. Впрочем, насилием надо мной занимаются каждый день, тут и представлять нечего. Я терплю. И даже не пытаюсь соскочить с этого кайфа.

Затягивался. Сигарета была на половине. Следовательно, можно было выслушать еще около двух минут и тридцати секунд бреда.

«Почему ты заговорила об этом именно сейчас?» — Я был в недоумении. Все-таки странные вещи творятся с женщинами. Точнее, странные вещи творят они с нами. Одна очень милая подружка, например, великолепно ласкала мое естество, подробно рассказывая при этом о своих болезнях. Не венерических, к счастью.

Почему они спрашивают? Почему они так любят болтать в постели?

Они как-то по-другому понимают интим. Им нужно выговориться. Но почему теперь? Сколько раз мы, ловя подходящие моменты, пытаемся использовать их, мгновения, чтобы донести свое мужское послание до их умишек, не прибегая к сексу. Какой чудесный закат, дорогая. В ответ слышишь: тебе ведь надо еще скоблить стену. А завтра мы пойдем в хозяйственный за обоями.

Самое худшее — когда женщина мешает секс с делами. Синдром открытой дверцы холодильника.

Почему именно сейчас? Потому, что она решила, что теперь самый подходящий момент. Совершенный момент. А по мне, так момент был самый неподходящий. Я пытался убедить себя в том, что словил оргазм.

«Ну и ка́к тебя изнасиловали?» — какая все-таки прекрасная вещь сигареты, что бы не писал Аллен Карр! Я с наслаждением попыхивал. «Тебе интересно?» — «Нет, дело не в этом». — Башка плыла, выпитое давало о себе знать. Интересно, каким надо быть придурком, чтобы запасть на Ленку? Да вот он, этот придурок, — я. «Это было почему-то больно, совсем не так, как в первый раз; это было мерзко. Четверо…» — «Трое», — поправил я. «Они затащили меня в подвал…» — Оригинальное начало, смахивает на милицейскую сводку, либо на сетевые откровения, внимательно прочитанные модератором и давшему добро. Или на статейку в дурацкой газете. Редактор, подумав, что это очередная желтуха, не в восторге, но больше ничего нет. А матерьяльчик-то какой-никакой нужен, нельзя ж резать курочку, несущую золотые яйца!

Вот дура. Дать затащить себя в подвал. Сучка не захочет — кобелек не вскочет. Как это можно позволить себя изнасиловать? Но я же позволяю, только морально. Дурилка картонная.

«Потом приходил следователь. Я не заявляла, но их как-то свинтили и они сами раскололись. Да ладно. Вот дальше-то было куда хуже. Херовей некуда. Танька пригласила меня в гости. Я поехала. Мент меня долго допрашивал, влез в душу, гад! Мол, как и что. Он сказал: чем больше вы молчите, тем больше говна остается на свободе. А говно должно быть в унитазе. У Таньки был мужик. Мы выпили. Потом смотрели кино, какую-то ебань. Им захотелось трахаться. Дима желал втроем. Был суд. Но я на него не пошла. За что и получила втык от следователя. Я была против. Но Таня завелась. Мудак Дима захотел. Они выебли меня, Марк. Танька трахала меня рукой».

Сразу возникло два вопроса: может быть, тебе это было и по кайфу, подруга? Второй: Татьяна, это же мня-я… мясо. Ее бы… Поговорить с ней…

Да, Таня умудриловалась ее изнасиловать. С помощью Димы. Но это не помешало женской дружбе. С девчатами всякое бывает. До чего ж ты великодушна, Курго.

Подробности я узнал позже. Слишком поздно, чтобы махать кулаками и доказывать правоту. Даже свою. Т. поимела Курго кулаком. А почему ты не ушла, поинтересовался я. Тебя ведь никто не удерживал. Гадко это было, гадостно, вопила Ленка, припоминая детали. Было так противно, мерзко, ныла Курго, и еще этот Танин кулак в манде (а ведь потекла сучка, потекла). Но стояла очень морозная погода! Куда же я пойду в такой холод? И было поздно. Еще с восьмого этажа спускаться. Я решила остаться. Таня, мало того что продвигала кулак, еще вертела им, представляешь себе? Он становился тверже и тверже, и мне делалось все больней и больней. А этот урод наблюдал и дрочил. Потом он трахал меня в жопу, но я терпела («Да почему ты не свалила?» — заорал я, но Курго причитала о том, как было холодно и темно на улице). Вот дура. А не дураки ли мы, покогитовал я, парящиеся на так называемой работе, живущие с так называемыми женщинами и ведущие так называемую жизнь. Говно ведь. Так что действия Курго, точнее, ее бездействие не было лишено некоторого смысла.

Ну а что ж, это буддистское недеянье, спасет оно тебя от убийцы? Буддизм потерял для меня привлекательность. Видимо, дело в том, что учение Будды я понимал очень поверхностно; созерцал. Да, впрочем, и с христианством так же. Трудно въехать в восточную философско-религиозную мораль человеку западному; вдвойне сложно человеку не западному и не восточному, а россиянину. Пятое направление в географиии! Да и на кой мне эта восточная эзотерика. Ведь и христианство (я почесал ляжку, а затем пятку), тоже пришло с востока. Мне шел восьмой год, когда моя бабушка втайне от родителей крестила меня. Папа и мама вряд ли одобрили бы тогда этот поступок. Потом, спустя много лет, мать пересмотрела отношение к религии. В сумасшедшие девяностые мама уверовала, что помогало ей углубляться в тонкости польского языка. Папа же, как стойкий оловянный солдатик, хранил в себе атеизм. Пока я не привел аргумент: христианство оставляет свободу выбора. Отец задумался. М-м-да-а, выбор хорош, сказал палач осужденному. Ведь если бы было сплошное благо, витийствовал я, тогда бы не было таких понятий, как ад и рай. Точнее, зло и добро были бы уравнены. Впрочем, никто не дает ответа на вопрос, что есть добро, а что — зло. Но! Выбор есть всегда! Даже в том примере с палачом. Попробуем доказать от обратного: не имея выбора, человек оказался бы марионеткой в руках Господа. А Ему это на хрен не нужно. Ему по кайфу, если можно так выразиться, Человек выбирающий. Или Человек играющий? Как бы это сказать по-латыни? Не умею, сызмальства, видите ли, не обучен. А! Вспомнил. Homo ludens. Отец стал более толерантен, хотя до сих пор подходил к религиям как историк. Ни на его, ни на