Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов

порешит. Он же его поручитель. Ему же отвечать за него в первую очередь… А одному Льву Соломоновичу легче выбраться из этой передряги. Верные дружки, о которых не раз он упоминал, его выручат…

А ноги не стояли на месте, ноги сами собой рвались туда, на берег, где жизнь. Сивко, словно взбесившийся жеребец, сдерживаемый невидимой жестокой уздой, замотал головой в истерике, захрипел в отчаянии, почуяв, будто наяву, петлю, стягивающую шею. И упал бы, собой уже плохо владея, но глухой шум с верхней палубы заставил его опомниться и замереть. Он прислушался — действительно там что-то происходило. Паническая горячка сама собой слетела с него, будто шелуха. Реальная опасность остудила рассудок. Пришла пора действовать, и Платон разом обрёл спокойствие.

"С чего это я задурил? — возвращалась ясность в мысли. — С чего запаниковал? Рано себя хоронить. В конце концов… — рука скользнула за пазуху, ладонь безошибочно ощутила шероховатость рукояти револьвера. — Надо будет, постоим за себя, — будто чужой голос шепнул в его ухо. — А последней пули одному хватит…"

Уверенность возвращалась, и враз задышалось глубже и свободнее. Послушными пальцами он достал папироску. Вместе с подымавшимися струйками тёплого дыма согревалось нутро, ускользала тревога, исчез страх.

"Вот и ладненько. — Платон затягивался так, что перехватывало горло. — Шум наверху, это даже хорошо. Это наконец определённость, а не шальные мысли, не гадания на кофейной гуще. Не выгорело, может быть, у Евсея втихую механика взять. Шумят там. Выстрелов нет, но ведь и врукопашную двоих может одолеть механик, убогого не пошлют на такое, а малой не в счёт. Не поспешить ли самому на помощь?.."

Сивко выхватил револьвер, рванулся к трапу, но замер как вкопанный. Навстречу кто-то бежал, перескакивая ступеньки. Хватило несколько секунд, чтобы узнать суматошного. Не помня себя, вниз нёсся Булычёв, тот самый из молодых, мобилизованный из работяг с завода.

— Платон Тарасыч! Платон Тарасыч! — Не добежав, малой споткнулся, его тело закувыркалось по ступенькам, головой ударилось о боковую металлическую стойку и распласталось на палубе.

— Убился, очумелый! — с запозданием бросился подымать его Сивко. — Как же так? Что приключилось?

— За врачом я. — Постанывая, с трудом открыл глаза тот, дёрнулся вгорячах, пытаясь вырваться из его рук. — Евсей Михеич послал меня нашим звонить… Эксперта… чтоб быстро… И медика.

Кровь из раны на голове обильно заливала его лицо, мешала говорить, попадая в глаза, на губы, в рот.

— Куда тебе. — Присев, Сивко опустил его голову на свои колени. — И шагу не сделать, чтоб вновь не грохнуться. Самого спасать надо. Разбита башка напрочь. — Платон попытался освободить рану от волос, но Булычёв закричал, дико дёрнувшись от первого же прикосновения.

— Кровь надо остановить, погибнешь, дурашка, — пустился уговаривать его Платон.

— Евсей Михеич приказал, — забормотал юнец и смолк внезапно, сознание покинуло его, тело безжизненно обмякло.

"Не иначе сотрясение мозга у малого, — смекнул Платон, — а может, и похуже. Вот влип так влип! Не скончался бы у меня на руках…"

Он легонько похлопал Булычёва по щеке, пытаясь привести в чувство, но побелевшее лицо малого не шелохнулось, глаза не открывались.

— Подай знак, Егорка! Жив? — смелей затормошил его тело Платон. — Что там у вас стряслось наверху?

Веки агента дрогнули, спёкшиеся губы шевельнулись.

— Пить, — едва различил Платон и прижал ухо к его губам.

— Что там у вас произошло? Кому врач понадобился?

— В каюте…

— Что в каюте? Зачем врач Евсею?

— Срочно… — только и смог выговорить Булычёв, голова его снова безжизненно откинулась.

— Платон! Что там у тебя? — сверху по трапу сбежал агент Кукарекин.

— Не видишь? Малой разбился, — отстранился от лица Булычёва Сивко.

— Так ты паршивца нашего нянчишь? Мы его там с Евсеем Михеичем заждались, а он… — И, ткнувшись в окровавленное тело на руках Сивко, Кукарекин смолк.

— Вовремя ты! — рявкнул на него Платон. — Я уж гадаю, не насмерть ли, но он только что голос подал.

— Евсей его звонить погнал. Там у нас такое!.. — вытаращил и без того лягушачьи глаза Кукарекин. — А этот, значит, того… Это как же?

— Зенки-то не выкатывай! — огрызнулся Платон. — Я, что ли, его по трапу скинул? Бинтами не богат случаем? Малому кровь надо остановить, перебинтовать рану. Не кончится от удара, уж не знаю, что с его рёбрами, так кровью истечёт.

Шустрого Кукарекина недолюбливали все. Каким ветром занесло тридцатилетнего шпингалета в ГПУ, догадаться было невозможно, а когда кто-нибудь из агентов заикался расспрашивать, Кукарекин лишь глупо лыбился и намекал, что любопытство такого рода среди агентов чревато неприятностями. Верховцев советовал Сивко держаться подальше от него. Помалкивая о себе, тот мог тараторить без умолку на разные темы, незаметно вытягивая подноготную у других. Агенты окрестили его кукушкой, а более прозорливые — кукуном-стукуном, замечая постоянный крутёж стукуна подле Чернохвостова.

— Как же башкой да в самый стояк? — перекинув подозрительный взгляд с железной опоры перил на Сивко, присел рядом Кукарекин. — Захочешь, не получится.

— А ты попробуй! — взревел Платон от негодования. — Я тебя спросил, бинты есть?

— Найдутся, — полез по карманам тот, не смутившись. — Ситуация уж больно…

— Чего ситуация?! Заткнись да поспеши с бинтами! Не кончился бы у нас хлопец на руках. Вот тогда тебе придётся ответ держать перед Чернохвостом. Он тебе взгреет за брехологию!

— Я, надысь, Евсею Михеичу отмотал с заначки в капитанской каюте, — протянул бинты Кукарекин. — Там этого добра хватает. Отговаривал меня Шнурков, дурная, мол, примета, бинтами запасаться. Тем более чужими. Как в воду глядел. Хорошо, самому не понадобились.

— Погоди зарекаться. — Выхватил у него бинты из рук Сивко и принялся колдовать над раной Булычёва. — Может, и тебе ещё пригодятся.

— Чур! Чур! — взъерепенился Какарекин и сплюнул с досады. — Чего городишь! Уймись.

— А Чернохвосту зачем они понадобились? — ввернул Платон, не подымая головы. — Что у вас там наверху за галдёж был? Зачем за врачом посылали? Никто не сподобился из наших? Или зашибли кого? Евсей Михеич кулачок свой не приложил капитану?

— Ты, Платон, точно шальной! — Злобно сверкнул глазищами Кукарекин, его лягушачьи шары налились кровью, угрожая вывалиться из жидких ресниц. — Не зря тебя Евсей Михеевич среди прочих выделяет.

— А ты и про это знаешь? — усмехнулся Платон.

— Смотри, дошуткуешься.

— Насмотрелся уже. До сих пор в себя не приду. — Платон закончил бинтовать голову Булычёва. — Вот, получилось. Уж не знаю как, но кровь вроде не сочится.

— Евсей Михеич теперь тебе другое место определит, — с ехидцей хмыкнул Кукарекин и сунулся прошмыгнуть по сходням на причал за спиной Сивко, но тот упёрся спиной в перила и успел загородить проход.

— Куда прёшь?

— Как куда?

— Куда намастырился, спрашиваю. Не видишь, человек еле живой. Ему