Courgot - Евгений Владимирович Сапожинский

Кэрролла после его смерти был уничтожен добрыми людьми. Преступление человечества — что-то вроде геростратовщины, фашизма и прочего дерьма. Мне стыдно и хочется помыться. Искусству фотографии нанесен настолько тяжкий удар, что оно оправится только лет через двести, то есть спустя много лет после моей смерти.

Загнул, впрочем. Доджсон сам написал в завещании: фотографии вернуть владельцам (и негативы, как понимаю, тоже). И все-таки тут явно что-то не то. У меня просто рука не поднялась бы уничтожить информацию.

Во время первой сессии Курготка долго навязывала мысль, что, мол, неплохо бы выпить настолько, чтобы расслабиться. То есть потерять контроль. Я позволил ей сделать это, и ошибся. Курго стала расставлять свет, возомнив себя кинозвездой. Грета Гарбо, мля! Любовь Орлова! Короче: я усадил ее на стул и велел не шуршать. Расшатанная техника требовала некоторых настроек, и я слегка заморочился. За это время Ленка, отталкиваясь ногами от пола, выехала из света. У меня все было рассчитано точно, и я возмутился. Курго закричала, что мол, и пошевелиться-то нельзя. И вообще: пошел ты на хрен со своим светом! Я живу сама по себе, своей жизнью! А тут ты пристал!

Ой, как я призадумался. И правда ведь. Но свет — штука серьезная, ничего с ним не поделаешь. Требовался иной расчет экспозиции, да и весь замысел в принципе полетел к чертям. Моя домашняя студия, как нетрудно догадаться, очень маленькая. Поэтому перемещение на дециметр нехорошо аукается в плотности негативов. Аналог, в Фотошопе не пошуршишь. Я насильно перетащил Курго обратно, взяв ее за ворот. Это насилие, визжала барышня. Ты, подонок, нарушаешь права. Сиди и молчи, пытался вразумить ее я. Нет, дерьмо, ты все испортил. И знешь что? Пошел ты на буй! Встав, Ленка метнула стул в сторону штатива. На штативе, между прочим, стоял японский фотоаппарат. Стул летел медленно и художественно. За это время мне довелось пережить немало весьма острых ощущений. Кувыркаясь ножками, металлическое изделие собиралось приземлиться. Я сладостно представлял, как буду душить Ленку. Или замочу как-то иначе. Однако, ведь, блядь, посадят! Ну и хер с ним! Сук надо гасить!

Она промахулась, причем метра на два. Не знаю, что было бы, попади она в цель. Ей повезло. Или мне? Это как посмотреть. Самое удивительное то, что я продолжил съемку. Профессионал. Или дурак?

Во второй раз было еще круче. Ленка заблевала фон. Ей вдруг стало некомфортно. Ладно, Курго блеванула на самый низ. И все было бы ничего, но зачем-то фон она решила сорвать. Было самое неподходящее время. Я решил озвереть, оторвавшись от окуляра. Тем временем красавица каким-то непонятным для меня образом рухнула на пол, дернув черную ткань и умудрившись замотаться в ней, точно мумия в саван. Я опешил; мне было непонятно, стукнулась ли она головой об пол или это был звук пивной бутылки, ударившейся о паркет. Картина: склонившись над Курго, я спрашиваю ее о самочувствии. В центре какая-то пародия на древнее изделие из музея, справа валяется истекающая бутылка, слева — дымящийся хабарик. И я в качестве врача. Соображаю, конец ли это или продолжение.

Курго очнулась. Съемка. Накурено так, что диффузглов явно ни к чему. Контуры не терялись, вот в чем кайф.

Порно. Описал. Пойду-ка я спать.

* * *

Зашел к Курго. Почти трезвой. Ого! Она зачем-то поменялась комнатами с сыном. Капитальная перестановка. Затащился с хаты. Хотя юмор был на любителя. Прихлебывая полукрепкое, созерцал интерьер. Огромная стойка с кассетами, дисков мало, это понятно. Якобы новый стереокомбайн с инфракрасным пультом, но без баланса. На какой помойке нашли это изделие? Выходы на миниджеках — более бредовой схемотехники, мать вашу, я за всю жизнь не видел. В общем, что об этом говорить? Звиздец.

Курго врубила «Вольфганг Пресс» (на кассете) и попыталась объяснить мне смысл жизни. Не убедила. Я задрал башку вверх (все ракурсы были почти уже исследованы) и узрел странный фонарь, эрзац-люстру. Конструкция напоминала шляпу Снусмумрика. Это был древний уличный фонарь, помните такие? Железный и ржавый. Жирным маркером на полях девайса было написано «Зэ Куре». Я истерично заржал.

Мне стало чертовски приятно, ребята. На миг я ощутил себя дома. Иллюзия, дурацкая иллюзия, когда мы приходим к подруге. О чем мы думаем? Как с ней расстаться? Это не вопрос. Вопрос в том, надо ли к ней приходить вообще. К сожалению, основные тезисы моей тогдашней философии находились в зачаточном состоянии, что позволило мне наделать впоследствии массу глупостей. Это, правда, не значит, что со временем я поумнел. Или что тогда был глуп вообще. Вот помудрел — да. Где-то я читал, что человек набирается ума до шести лет, если не набрался — каюк; а после шести умнеть железо не позволяет, можно только мудреть.

Откинувшись на широченнную кровать, я попытался словить кайф. И это почти удалось. Вертя головой, нашел баланс. Ленка надумала совокупляться, но я-то был не в настроении. Она плясала под песню «Канзас», устраивая какое-то мрачное представление. Видимо, оно должно было меня соблазнить. Тускло теплились светодиоды. Шоу. Отстой. Ленка качнула псевдолюстру, ей казалось, что шарахающийся свет приколен. «Ка-анзас!» — нагонял мрак солист. Или солипсист? Не лучше ли прибрать вольюм? Где пульт. Да вот он, не суетись. Что-то ты много стал суетиться за последнее время, не находишь? Ка-анзас. А хочешь, я покажу тебе свою графику. Не-ет! Ну давай, конечно. Я выпал. Сначала слегка, на изображении вороны в ботинках, потом на групповом портрете какой-то мрачной команды (я уверен, что сие не срисовано с фотографии, это была не существующая команда, а плод сумеречной Ленкиной фантазии), и, наконец-таки, узрел пейзаж. Курго явно хотела напугать зрителя. Это получилось, но только как-то не совсем. Картинка изображала темный лес. Вставало (или садилось?) кр-ровавое солнце. Зрителя, понятно, должно было передергивать от жути. Паук плел паутину, жабы квакали в болоте. Это общий план. На переднем сидел какой-то замученный идеями зверек и жалобно плакался о бесславно прожитых годах. Глаза у него были того же колера, что и у заходящего светила. Цветная графика. Ништяк, подумал я, давай еще. Шаржи на людей, карикатуры на личностей, которые живут по-соседству, которых я знаю, окончательно позволили мне выйти вон. Я вышел. Но недалеко, в туалет. Вернулся; впрочем, не так быстро, как собирался.

На кухне горела лампа. Она стояла на столе, у нее был круглый белый абажур, и ее свет окончательно настроил меня на какой-то добрый и лирический лад. Домашний. Невзирая на то, что в комнате Курго почти