Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

например, в то, что трещины в бетоне опорной колонны главного портала образуются не в результате ошибок проектировщиков и строителей, а по воле мстительного призрака невинно убиенного майора Штирера. Это скользкая дорожка, и она может завести далеко, в места, откуда редко возвращаются…

Несмотря на доводы рассудка, беспокойство не унималось, и бригаденфюрер испытал облегчение, когда адмирал, допив кофе, засобирался к себе, ссылаясь при этом на необходимость провести совещание с командирами прибывших на базу субмарин. У Хайнриха фон Шлоссенберга тоже хватало неотложных дел, но он позволил себе небольшую отсрочку, во время которой неторопливо выкурил сигарету, рассеянно думая о разных пустяках — например, о том, как использовать трофейный русский катер в предстоящей операции в Кольском заливе. Если пленные начали говорить, это добрый знак: теперь они не остановятся, пока не выложат все, что знают. Вооружившись этими знаниями, на катере можно будет провести глубокую разведку, а потом, во время атаки, использовать его в качестве брандера — начинить взрывчаткой и направить в самую гущу вражеского флота, как это неоднократно делалось на протяжении многовековой истории морских войн…

Идея была пустяковая, чересчур мелкая в сравнении с впечатляющими масштабами предстоящей операции, но какое-то время бригаденфюрер просто для развлечения так и этак вертел ее перед мысленным взором, как новую игрушку, не подозревая, что мысль об использовании брандера пришла в голову не ему одному.

Большегрузная самоходная баржа с неторопливой уверенностью, свойственной всем без исключения судам с большим водоизмещением и тихим ходом, резала тронутым ржавчиной округлым носом спокойную, синюю, как аквамарин, воду фьорда. Она была доверху загружена торпедами. Когда это обнаружилось, неясный, фантастический план Павла Лунихина, возникший после допроса капитана немецкого сторожевика, начал обретать более или менее четкие очертания. Затея по-прежнему смахивала на самоубийство, но теперь в ней появился смысл, а главное, она больше не выглядела неосуществимой.

У штурвала баржи стоял преисполненный осознания важности возложенной на него миссии Свищ. Его кое-как отмытая от машинного масла рябая физиономия была затенена лаковым козырьком грязной фуражки с немецкой военно-морской кокардой, черный бушлат с чужого плеча болтался, как на вешалке, зато шитые серебром нарукавные шевроны бросались в глаза даже издалека. На носу баржи, на самом видном месте, были рядком выложены накрытые брезентом трупы, изрешеченная пулями ходовая рубка скалила кривые стеклянные клыки разбитых иллюминаторов, на кормовом флагштоке вяло трепыхалось красно-черно-белое полотнище нацистского флага.

Отправляя моториста на этот пост, представлявшийся ему самому наиболее опасным, Павел мучился не столько сомнениями, сколько угрызениями совести. Впрочем, кто-то все равно должен был провести баржу через извилистый фарватер, а Свищ вызвался на это рискованное дело сам, причем с видимым удовольствием. Он напоминал мальчишку, которому наконец-то представился случай порулить «эмкой», а что до риска, то его Свищ просто не принимал в расчет: живы будем — не помрем — вот и весь ответ, который Павел получил на свое предложение в последний раз хорошенько подумать. Кажется, моторист и сам поверил в им же сочиненную байку о каком-то заговоре, будто бы хранящем «триста сорок второй» от любой беды, и воспринимал происходящее как очередное захватывающее приключение, о котором потом можно будет месяцами рассказывать на базе. Лунихин подозревал, что это бравада, но такие детали уже не имели значения: главное, что парень не трусил.

Пятнистый бронированный катер береговой охраны следовал за баржей. Павел вел его, дисциплинированно соблюдая дистанцию, предписываемую правилами судоходства. Стальной немецкий шлем давил на голову, от прошитой пулями окровавленной шинели разило сырым сукном и чужим потом. За разбитыми иллюминаторами проплывали изгибы скалистых берегов, и было трудно поверить, что это происходит наяву. Он давно хотел сюда вернуться, но не особенно верил, что это произойдет. И уж конечно, не рассчитывал, что все случится вот так — с бухты-барахты, без авиации, кораблей, десанта, в одиночку и с единственной торпедой на борту. «“Бибер”, — подумал он с невеселой усмешкой, — как есть “бибер”!»

На борту субмарины, которую они утопили утром, «би-беров» было целых два. Здесь, на огромном расстоянии от линии фронта и ближайшей советской базы, этим оснащенным ядовитым жалом одноместным малюткам было совершенно нечего делать. Самостоятельно добраться до театра военных действий они не могли, а значит, безумная затея, о которой Шлоссенберг рассказывал инженеру Штиреру, не отменилась: немцы действительно собирали силы для тайного проникновения вглубь Кольского залива и атаки на Мурманск.

На носу катера стоял Ильин. Отставной карикатурист выглядел так, словно решил сменить род занятий, подавшись из художников в драматические артисты. Он красовался в полном обмундировании немецкого матроса; на голове тускло отсвечивал такой же, как у Павла, стальной шлем, ноги были широко расставлены, а локти сжимающих висящий поперек живота немецкий автомат рук оттопырены — ни дать ни взять несущий караульную службу фриц, так бы и врезал по нему длинной очередью. В отличие от бесшабашного Свища, Виктор Иванович заметно дрейфил, но изо всех сил старался скрыть это от окружающих. Во время захвата сторожевика он показал себя неплохо — по крайней мере, не прятался за чужие спины, спас жизнь мотористу и открыл персональный счет убитым фрицам, — но сейчас все было совершенно иначе, и Павел не знал, может ли положиться на него до конца. Впрочем, в этом спектакле Ильину была отведена роль статиста, с которой он пока что справлялся.

В наспех отмытой от крови башенке счетверенной зенитной установки с виду тоже было все в порядке. В кресле наводчика сидел боцман Свиридов, чья обветренная седоусая физиономия в сочетании с немецкой каской смотрелась довольно комично. Зато сержант Волосюк, вызвавшийся изображать второй номер орудийного расчета (поскольку это было куда безопаснее, чем, как Ильин, торчать на виду у всех, напрашиваясь на пулю), обрядившись в немецкую униформу, стал еще больше, чем обычно, напоминать Павлу блокового надзирателя Хайнца. Лунихин едва не сказал этого вслух, обнаружив, что единственная трофейная шинель, в которую с грехом пополам удалось втиснуться дородному сержанту, украшена унтер-офицерскими нашивками. Он промолчал — не из страха, естественно, а только потому, что не хотел лишний раз трепать нервы Волосюку, который и без того напоминал гранату с разболтавшейся чекой.

Бой за немецкий сторожевик, как и все прочие боевые действия, в которых доводилось принимать участие «Заговоренному», сержант пропустил, по обыкновению отсиживаясь в относительной безопасности машинного отделения на своем ящике с тротиловыми шашками, в обнимку с динамо-машиной. Выбравшись наружу после того, как прекратилась стрельба, и убедившись в том, что и на этот раз все кончилось благополучно, Волосюк было воспрянул духом. Он, как, впрочем, и весь экипаж, за