Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

Ключ лег в широкую мозолистую ладонь боцмана, и тот молча скрылся в люке, ведущем в кубрик.

— Очистить палубу, — приказал Павел.

После секундной заминки его приказ выполнил Волосюк — просто уперся в бок лежащего на мокром железе мертвого судового врача с потопленной субмарины сапогом и без лишних церемоний спихнул его за борт. Захаров отвернулся; Свищ шумно шмыгнул носом и утерся рукавом, а наблюдавший за этой процедурой с мостика рулевой неопределенно крякнул. Павел промолчал. Покойник при жизни был врагом и, разумеется, не заслуживал прощального салюта, но все-таки то, как обошелся с ним сержант, оставило в душе неприятный осадок.

Он поднялся на мостик, приказал рулевому держать на ост и, не совладав с собой, снова посмотрел на карту. Все было верно: точка с рассчитанными им координатами, в которой сейчас находился катер, располагалась чуть ли не внутри кривого карандашного овала, нарисованного им когда-то на штабной карте начальника артиллерийской разведки Никольского. Павел был атеистом, но после встречи с доктором Вайсмюллером — первым человеком, которого он увидел, очнувшись в плену, — не поверить в судьбу было трудно.

На мостик поднялся боцман, держа в каждой руке по автомату. Павел забросил ППШ за спину, пристегнул к поясу кобуру с пистолетом и дал малый вперед. Внизу, на палубе, очень недовольный жизнью сержант Волосюк показывал палубному матросу Ильину, как обращаться с автоматом. Ильин слушал внимательно, сопровождая энергичным кивком каждое слово сержанта, но, кажется, мало что понимал. Пальцы у него были испачканы свежей краской: похоже, пока решалась судьба катера, Виктор Иванович занимался привычным ему делом, украшая рубку обреченного судна еще одной маленькой красной звездочкой.

— Стоп машина, — приказал Павел, разглядывая в бинокль две виднеющиеся на поверхности моря почти прямо по курсу темные точки. Даже с такого расстояния было заметно, что одна из них больше другой.

Мотор замолчал, катер опустил нос, продолжая по инерции скользить вперед. Старший лейтенант Захаров, месяц назад где-то раздобывший собственный бинокль и редко расстававшийся с ним даже на берегу, последовал примеру Лунихина.

— Немцы? — спросил он.

— Нашим тут взяться неоткуда, — сказал Павел. — Самоходная баржа и бронированный катер сопровождения. Саня, спусти-ка флаг, — обратился он к рулевому и, перегнувшись через ограждение мостика, позвал: — Ильин! Виктор Иванович, возьми брезент и прикрой свое художество. Я имею в виду звезду на рубке, — добавил он в ответ на послышавшуюся снизу не вполне внятную, но явно удивленную реплику.

— Вы что, в плен собрались сдаваться? — насторожился Захаров, уже успевший слегка пообвыкнуть на флоте и усвоить кое-какие здешние правила — в частности, то, согласно которому спущенный флаг на мачте означает капитуляцию.

— А ты что предлагаешь? — спросил Павел. — Я что приказал? — добавил он, обращаясь к рулевому, который колебался, не решаясь опустить флаг.

Васильев вздрогнул и засуетился; побитый штормами, полинявший красный флаг рывками пополз вниз по флагштоку и лег ему на руки складками жесткой, просоленной насквозь ткани.

— Странный вопрос, — сказал Захаров. — Как это — что я предлагаю? У нас есть еще одна торпеда, у нас есть спаренный пулемет, прямо по курсу наблюдается цель — какие тут могут быть предложения?

— К штурвалу, — приказал рулевому Павел и дал малый вперед. — Держи прямо на них. Значит, атаковать, — продолжал он, обращаясь к лейтенанту. Митинговать на мостике — последнее дело, но время в запасе еще было, и Лунихин решил потратить часть его на объяснения. Сейчас на счету была каждая пара рук и каждый ствол, и он предпочитал превратить потенциальную помеху, которую являл собой Захаров, в еще одного помощника. — А в каком порядке прикажешь атаковать, старлей?

Захаров снова поднес к глазам бинокль и, будто для проверки, еще раз осмотрел приближающиеся цели.

— Сначала грузовое судно, потом корабль сопровождения, — сказал он. — Это ваша любимая тактика, и я не вижу причин ее менять.

— Значит, ты все-таки за геройскую гибель, — констатировал Павел. — Утопим баржу и останемся один на один, буквально нос к носу со сторожевиком. А на нем, помимо брони и пулеметов, установлена еще и скорострельная счетверенная зенитка, способная одним удачным залпом разнести нас на куски.

— Это уже неважно…

— Так ли? Скажу больше: если на этот раз поступить наоборот и потратить торпеду на сторожевик, баржу мы возьмем голыми руками. На барже полно горючего — заправимся, возьмем про запас и пойдем домой…

— Но это же превосходно! Верно про вас говорят, что вы везучий…

— Да перестань ты выкать! Везучий… — Павел передвинул рукоятку хода на самый малый. — Пятьсот миль вдоль норвежского побережья с пустыми торпедными аппаратами — такого везения врагу не пожелаешь. Один раз мне так уже повезло, и ты не хуже моего знаешь, чем тогда кончилось дело. Думаешь, на этот раз пронесет? Сомневаюсь! Кроме того… — Он немного поколебался, в задумчивости кусая нижнюю губу. — Кроме того, Николай, есть шанс потратить последнюю торпеду с гораздо большей пользой для дела.

— Не понимаю, — признался старлей.

— Конечно, не понимаешь. Айда на бак, потолкуем.

Они ушли, прихватив с собой карту. Рулевой Васильев держал курс на медленно приближающиеся вражеские суда и наблюдал, как командир, стоя на баке, горячо втолковывает что-то Захарову, тыча пальцем в карту. Встречный ветерок трепал края карты и полы лейтенантской шинели. Мальчишеская физиономия Захарова, перечеркнутая тонкой полоской подбородочного ремня, который не давал свалиться синей фуражке с малиновым околышем, постепенно приобретала все более озабоченное выражение. Рулевого это не беспокоило; даже когда Лунихин, переговорив на корме с боцманом, поднялся на мостик и подробно проинструктировал его самого, Васильев не впал в уныние. Замысел командира представлялся ему не более рискованным, чем обычно; до сих пор удача оставалась на стороне Пал Егорыча, а если на этот раз она ему изменит — ну, на то и война…

Энкавэдэшник вернулся на мостик вместе с Лунихи-ным и сразу же, ни на что больше не отвлекаясь, забрался в турель и стал готовить к бою спаренный пулемет — стащил со стволов мокрые брезентовые чехлы, аккуратно заправил в казенник ленту и пару раз лихо провернул турель на триста шестьдесят градусов. Турель вращалась легко, без малейшего скрипа, и было трудно поверить, что в самом начале, чтобы стронуть ее с места, пришлось зубилом отбивать напластования ржавчины.

Цели приближались, их уже можно было рассмотреть невооруженным глазом — пятнистый, как жаба, бронированный катер береговой охраны и тяжелогруженую, осевшую