Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

прав: затронутая лейтенантом тема была куда более скользкой, чем предыдущая. Между делом Павел отметил, что разговор около машинного отделения прекратился, равно как и шарканье скребка по стальному днищу: экипаж обратился в слух, напряженно дожидаясь продолжения.

И оно, разумеется, последовало.

— По-моему, это не положено, — с сомнением произнес энкавэдэшник. — Вы же… мы… словом, тут штрафное подразделение, а не регулярная часть. У вас ни знаков различия, ни звездочек, ни кокард… Наверное, и звезда на катере вам не полагается.

— А флаг? — продолжая старательно вмазывать краску в прорези трафарета, спросил Павел. — Флаг нам тоже не полагается?

— Не знаю, — растерялся лейтенант. — Надо будет уточнить…

— Одно из двух, — продолжал Павел, — или да, или нет. Если флаг со звездой нам полагается, то и звезда на рубке должна полагаться, верно?

— Верно, — согласился лейтенант. — А если не полагается?

— Ну, если флаг не полагается, то и звезда, наверное, тоже не полагается.

— А вы нарисовали, — уличил его Захаров.

— А мы нарисовали, — не стал отрицать очевидное Лунихин. — И что? Прикажете закрасить? Расстреляете нас на месте?

— Ну, зачем вы так… Вы же понимаете, порядок…

— Порядок должен быть, — согласился Павел. — Орднунг юбер аллее, порядок превыше всего… Вы ведь как раз для порядка к нам и приставлены. И в море с нами пойдете — тоже для порядка. И вот, представьте, командир какой-нибудь нашей «щуки» глядит в перископ и видит: идет себе в советских территориальных водах боевой катер, а на катере — ни флага, ни опознавательных знаков… Дай-ка, думает, я ему торпеду под ватерлинию вкачу — исключительно для порядка. А вдруг фашист?

— Как это «а вдруг»? — растерялся лейтенант. — Что значит «вдруг»? А вдруг не фашист, а свой?

— А своим в своих территориальных водах прятаться не от кого. Свои у себя дома, и все у них на месте — и флаг на корме, и звезда на рубке, и номер на борту. Звезду для чего рисуют — для красоты? Нет, начальник, это — знак, по которому своих от чужих отличают! А ты — не положено… Нам, может, и не положено, а тебе? Думаешь, с дистанции торпедной атаки тебя по красному околышу и синим галифе узнают? Ох, сомневаюсь!

— Во вломил, — с уважением протянул на корме голос Свища.

— Цыц ты, дура, — одернул его Федотыч. — Вломил-то от души, да как бы рикошетом башку не оторвало…

К счастью, опасения боцмана, которые в полной мере разделял и сам Павел, оказались напрасными: «рикошета» не последовало, лейтенант молча отошел, и, когда Лунихин осторожно обернулся, он опять сидел на камешке, дымил папиросой, хмурился и ожесточенно чесал затылок под сдвинутой на лоб фуражкой — не то обдумывал услышанное, не то, как это заведено у русских людей, напрягал задний ум, подыскивая новые аргументы для уже завершившегося не в его пользу спора.

После обеда объявился Волосюк. Уходил он пешком, а вернулся на полуторке, пребывая в каком-то странном возбуждении. Стоя во весь рост в расхлябанном кузове, он немедленно принялся распоряжаться, зовя штрафников на подмогу. Оказавшийся ближе всех боцман принял протянутый Волосюком из кузова деревянный ящик, крякнул и даже слегка присел от неожиданной тяжести.

— Это чего? — спросил он удивленно. — Консервы, что ли?

— Не твое дело, папаша, — ответил Волосюк, забрасывая на плечо ремень неразлучного ППШ. — Ишь ты, консервы! Вас, дармоедов, только консервами и кормить. Это, дед, такие консервы, что вы все ими с первой ложки подавитесь! Да аккуратней ты, гляди не урони! Тебе-то уже все равно, а мне еще пожить охота.

— Гранаты, что ли? — предположил Федотыч.

— Уже теплее… — Сержант опять нагнулся и выпрямился, держа под мышкой деревянную коробку с ручкой, как у автомобильного насоса, — динамо-машину, которой пользуются саперы для дистанционного подрыва тротиловых зарядов. В другой руке у него был моток тонкого провода. — Прими-ка.

Свищ принял из его рук динамо-машину и немедленно принялся вертеть рукоятку.

— Но, не балуй, — как лошади, сказал ему Волосюк и грузно полез через шатающийся, расхлябанный борт.

— Что вы привезли, сержант? — строго спросил у него подоспевший на шум Захаров.

Павел подошел следом, вытирая ветошью испачканные графитовой смазкой руки, — закончив свои художества, он сменил Федотыча в машинном отделении и до самого обеда без перекуров на пару со Свищом творил из хаоса некое подобие порядка.

Волосюк глянул на своего непосредственного начальника с таким выражением, словно хотел послать его куда подальше. Но ему явно не хотелось уже назавтра проснуться в непривычном для себя и крайне нежелательном статусе штрафника, и он ответил:

— Приказ майора Званцева. В случае массового неповиновения или попытки перейти на сторону немцев приказано немедленно задействовать.

— Что задействовать, сержант? Я вас спрашиваю, что в ящике?

— Так тротил же, — сказал явно удивленный непонятливостью начальства сержант. — Устройство этого… самоуничтожения.

— Ни хрена себе расклад! — ахнул Свищ.

Лейтенант Захаров молча хлопал васильковыми глазами, явно не зная, что сказать. Павел тоже промолчал: честно говоря, ему было уже все равно. Он умирал столько раз, что еще одно обличье, в котором явилась к нему смерть, не вызвало никаких эмоций, кроме легкого недоумения: елки-палки, неужели человеческой тупости действительно нет пределов?

Федотыч аккуратно поставил ящик на землю и медленно выпрямился.

— Это, стало быть, чтоб матчасть фрицам не досталась, — сказал он задумчиво. — И чтоб, значит, мы в полон не кинулись. Чтоб, значит, по одному с нами не возиться, а всех одним махом… Умно придумано, ничего не скажешь!

— Да уж поумней твоей головы думали, — хмыкнул Волосюк, вытряхивая из пачки папиросу. — Давай неси на борт.

— Ты погоди, успеется еще, отнесу. Ты мне скажи, гражданин начальник, кто взрывать-то станет?

Сержант презрительно фыркнул:

— Да уж, наверно, не ты!

— Стало быть, ты, — констатировал боцман. — А сам-то ты где будешь в это время?

На несколько секунд сержант, как раз нацелившийся продуть папиросу, застыл с открытым ртом. Павел смотрел на его изумленную сытую физиономию и не верил своим глазам: неужели этот кабан действительно до сих пор ни разу не задумывался о том, почему бомба, заложенная в катере или, скажем, внутри секретного объекта, который ни при каких обстоятельствах не должен достаться врагу, называется устройством САМО-уничтожения?! То-то он явился сюда с этой штуковиной в обнимку, радостный, как именинник!

Волосюк с шумом выпустил набранный в грудь воздух и, передумав курить, спрятал папиросу обратно в пачку.

— Не твоего ума дело. Где надо, там и буду, — грубо ответил он.

— Тогда понятно, — спокойно сказал Федотыч и, подхватив с земли тяжелый ящик, направился к берегу. — Айда, мужики.

Его догнал Свищ, отобрал ящик, взвалил на плечо и поволок,