Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

войне бомбы падают на тебя как бог на душу положит, повинуясь лишь воле случая и законам баллистики. Нет ничего непредсказуемее траектории выпущенного наугад снаряда; можно всю жизнь провести под бомбами, целясь объективом направо и налево, да так и не заполучить ни одного стоящего кадра. Это как пытаться снимать солдат во время боя – никогда не знаешь, кого убьют; удачный кадр – всегда чистая случайность, как у Энрике дель Висо[143] в Бейруте в восемьдесят девятом. Он снимал группу шиитов, когда очередь из пулемета прошила парапет, и вот оно, бинго! Позже, когда отснятое просматривали в замедленном режиме, на мониторе можно было разглядеть оранжевые следы трассирующих пуль, пролетевших в считаных миллиметрах от камеры; какого-то Амаля, который с перекошенным лицом хватался за грудь, выронив оружие; возбужденное лицо Барлеса, его рот, застывший в крике: «Снимай, снимай, снимай!» Люди думают, что вот ты приезжаешь на войну, делаешь фотографию – и готово. Но пули и снаряды свистят тут и там, и попробуй угадай, куда их занесет. Поэтому Барлес увидел, как Маркес, не поднимаясь с колен, снова взвалил на плечо свой «бетакам» и приготовился снять убитого хорвата еще раз: если снаряд разорвется недалеко, он быстро переведет камеру с лица покойника на место разрыва, пока не осела пыль. Барлес надеялся, что хотя бы один из микрофонов камеры включен в ручном режиме. В автоматическом звуки выстрелов и взрывов подавлялись фильтром, и они выходили приглушенными и фальшивыми, как в кино.

Выпущенный из гранатомета снаряд разорвался далеко, у кромки леса, и Барлес злорадно представил себе, как перепугались минеры. Маркес в момент взрыва застыл, только его камера чуть шевельнулась, когда он перевел ее с крупного плана на уходящую вдаль общую панораму. Затем он медленно поднялся и направился туда, где распластался на земле Барлес. Как-то раз в Сараево Мигель де ла Фуэнте[144] пытался сделать то же, что и Маркес. И во время вот такой «охоты за взрывом» заполучил на свою голову дождь из осколков сербских снарядов вперемешку со щебнем. Штурм застал его посреди улицы на открытом пространстве. Мигеля спасли бронежилет и шлем. Когда он нагнулся, чтобы подобрать один из осколков покрупнее – на память о том, как был на волосок от гибели, – горячий металл обжег ему руку. В разгар событий в Сараево это называлось «заниматься шопингом». Журналисты надевали шлемы и бронежилеты и, вжавшись в стену где-нибудь в центре города, прислушивались к канонаде. Когда снаряд ухал рядом, они бежали туда, чтобы успеть заснять тучи пыли, языки пламени и развороченные стены. Добровольцы вытаскивали раненых из-под обломков. Маркесу не нравилось, когда Барлес помогал спасателям: тот попадал в кадр и все портил.

– Шел бы ты в санитарки, придурок.

Слезы мешали Маркесу наводить резкость, поэтому, когда у него на глазах из-под обломков доставали детей с размозженной головой, он не плакал, но потом часами сидел безмолвно в каком-нибудь углу. А Пако Кустодио[145] все же расплакался однажды в морге в Сараево, когда за один день увидел двадцать или тридцать убитых и полсотни раненых; он вдруг перестал снимать и разрыдался, хотя до этого продержался полтора месяца, глядя на все это с невозмутимым лицом. Потом Пако уехал в Мадрид, и вместо него прислали другого оператора, который, увидев, как ребенка разорвало в клочья снарядом, напился и сказал, что с него хватит. Поэтому Мигель де ла Фуэнте сам схватил «бетакам», и на его голову обрушился град из щебня и осколков, когда он занимался «шопингом» в Добрине – районе Сараево, где в тебя стреляли по дороге туда и обратно, а также все время, что ты находился там, и где стены разрушенных домов в лучшем случае защищали тебя по грудь. Мигель был сильным и выносливым человеком, как и Пако Кустодио; как и Хосеми Диас Хиль в Кувейте, Сальвадоре и Бухаресте или дель Висо в Бейруте, Кабуле, Хорремшехре или Манагуа. «Всем им стойкости не занимать, но Маркес – самый несгибаемый», – думал Барлес, глядя, как к нему подходит прихрамывающий оператор. Маркес хромал уже пятнадцать лет, с тех пор как, работая с Мигелем де ла Куадрой[146] под Асмэрой, безлунной ночью сорвался в пропасть вместе с двумя эритрейцами. Два партизана погибли, а Маркес пролежал полгода в больнице, наполовину парализованный, не мог пошевелить ногами и ходил под себя, потому что от падения позвонки у него стучали как погремушка. И хотя никто уже не верил в его выздоровление, он все-таки выкарабкался. Теперь, когда он появлялся в редакции, люди расступались и молча смотрели на него не потому, что Маркес вернулся с войны, а потому, что его кадры были настоящей войной.

– Не вышло у меня снять взрыв.

– Видел.

– Слишком далеко.

– Уж лучше слишком далеко, чем слишком близко.

То был один из основных принципов их ремесла, наряду с «лучше тебя, чем меня». Маркес задумчиво кивнул. Извечная дилемма территории команчей: «слишком далеко» не дает возможности получить нужный материал, а «слишком близко» может навсегда лишить возможности рассказать о том, что видел. И когда занимаешься «шопингом» под минометным огнем, снаряды падают не просто слишком близко, а прямо на голову. Маркес положил камеру на землю и присел на корточки рядом с Барлесом; прищурившись, он разглядывал мост. Маркес раздражался, если Барлес или кто-нибудь еще лез в кадр, когда он, Маркес, снимал детей, погибших под обломками домов, хотя и сам иногда не выдерживал и, отложив камеру, принимался разбирать завалы, но только если у него было уже достаточно материала на полторы минуты в теленовостях. Маркес был небольшого роста, крепко сбитый блондин с ясными глазами, и девушки считали его привлекательным. Поговаривали, что во время бомбардировки Багдада он переспал с Крошкой Родисио[147], но это была полная чушь; во время обстрела и с камерой в руках Маркес не заметил бы и прекрасных глаз Орианы Фаллачи[148] в ее лучшие годы – во время событий в Мексике, в Сайгоне и так далее. А Крошке Родисио до Орианы Фаллачи далеко.

– Мне нужен этот мост, – произнес Маркес; голос у него был хриплый, дребезжащий, как у старой птицы-трещотки.

Мост этот был нужен им обоим, но Маркесу особенно. Поэтому они тут и торчали, вместо того чтобы убраться подобру-поздорову, как все остальные, хотя время поджимало: до второго выпуска теленовостей меньше трех часов, а еще как минимум пятьдесят минут по разбитым дорогам добираться до места трансляции. Но Маркес хотел заполучить этот