Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Домой Надежда с Вовкой уехали не с Николаем и Джулией, а с Гришкой, который как раз приехал в Забойск за медицинскими препаратами – перевязочные материалы, кислород, дезинфицирующие средства требовались госпиталю постоянно, потому Гришка в Забойске бывал раз в неделю, как правило, по воскресеньям. Надежда об этом знала, но как-то выпустила из виду. Зато Владимир Григорьевич помнил и напомнил жене – Надежда Витальевна, конечно, сообщила мужу о своей поездке. Так что Николай и Джулия отправились по своим делам, а Надежда и Вовка поехали домой на тряской, но удобной «буханке». Вовка был насуплен – он, кажется, хотел бы остаться подольше во владениях «царицы Тамары», но прекословить не стал. Надежда заметила в сыне неожиданную перемену – раньше он, как и любой подросток его возраста, мог возражать родителям, а сейчас его словно подменили. Надежда видела, что Вовке очень хотелось бы остаться – непонятно, правда, что его больше привлекало – возможность погонять в Сети или общество Тамары, но перечить Надежде он не стал.

Сама Надежда также пребывала в угнетённом расположении духа – всё-таки на неё подействовало прочитанное в досье СБУ. Конечно, умом и сердцем она понимала, что это просто слова, что им не дано сбыться. Она даже не боялась, скорее, ей было просто гадко. Будто в коровью лепёшку босой ногой вступила.

Гришка воспринял её подавленность по-своему:

– Что-то вы какая-то грустная, – сказал он. – Книжку дочитали небось?

– Книжку? – удивилась Надежда. – Какую книжку?

– Как это какую, «Старьёвщицу», конечно, – ответил Гришка. – Я видел, вы купили. Ну да, я понимаю… с другой стороны, продавать свои воспоминания – это неправильно. С ними жизнь уходит.

Он объехал очередную не то колдобину, не то воронку, и добавил:

– Тут целая страна этим занимается. Я вот думал – были люди, как люди, мы вместе с ними работали, отдыхали вместе, и никого не интересовало, кто русский, кто украинец, кто еврей или татарин… А теперь они на нас с оружием попёрли – зачем? Ради чего? И я понял одну вещь, как раз когда «Старьёвщицу» прочёл. Я ж её в госпитале читал, когда мне руку отняли. Чувствовал я себя тогда, сами понимаете, как, и книга прямо на душу легла. Так вот, я понял – суть в том, что они тоже продали свою память. Их деды били нацистов, как и наши деды. Их отцы, как и наши, воевали в Афгане. Только они эту память продали, а мы – сохранили. И веру они свою продали, за константинопольские плюшки. Но это так, к слову…

Надежда не отвечала; она смотрела в окно, на проплывающие мимо зелёные поля – раньше тут была пшеница, когда еще были колхозы, но теперь земля ушла под пар – вынуждено, потому что не было, кому её обрабатывать. Вот и поросло бывшее поле сочно-зелёной травой…

– Тоскливо, – сообщил Гришка. – Давайте, я хоть музыку включу, что ли?

– Я сама, – остановила его Надежда, чтобы включить магнитолу, Гришке пришлось бы бросить руль, ведь рука у него была только одна. Надежда включила магнитолу – из динамика под «бардачком» донеслось шипение, и она стала крутить ручку в надежде найти хоть какую-то радиостанцию.

Радио принимало плохо – линия фронта совсем рядом, там вовсю работают станции радиоэлектронного подавления, в том числе те, что дают широкополосную помеху, поэтому гражданские радиостанции слышны не всегда, не везде и не очень хорошо.

– …скапливаются в районе Новосёлок. Замечены передвижения частей… надцатой мотопехотной и… той горнострелковой бригад, а также два дивизиона САУ «Гвоздика» и дивизион чешских САУ «Дана». Сообщают, что к Новосёлкам перебрасывают РСЗО «Град», тоже чешского производства. В штабе операции считают, что нацисты планируют на этом направлении отвлекающий удар, чтобы оттянуть силы от Соледара и Артёмовска…

– Это в нашем направлении, – заметил Гришка. – Новосёлки, они ж от Русского Дола километрах в пятнадцати, кажись… эх, опять раненые будут…

– Надо будет наших организовать, на помощь, – решила Надежда. – Как думаешь, когда они попрут?

– Ну, если наши об этом по радио говорят, то скоро, – ответил Гришка. – Либо сегодня ночью, либо завтра. Им тянуть ни к чему – будут возиться, их ВКС раскатают.

– …снова нанесли удары по Донецку, – сообщило радио. – Больше всего пострадал Будённовский район. Один человек погиб, шестеро ранено…

– А вчера они автостанцию накрыли, – добавил Гришка. – Пять человек погибло. Когда уже наши Авдеевку зачистят?

– Еще около сорока человек пытались прорваться из Авдеевки… – ответило ему радио, – однако были рассеяны и частично уничтожены миномётным огнём. Тем не менее продвижение наших войск остановилось на восточных окраинах…

Надежда решительно повернула ручку – новостная станция пропала из эфира, ее сменили статические помехи, а потом, сквозь эти помехи, как подснежник сквозь талый наст, пробился девичий голосок:

Кто пойдёт по следу одинокому?

Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою.

Мало кто остался в светлой памяти,

В трезвом уме да с твёрдой рукой в строю, в строю…

«Кукушка» Цоя как-то незаметно стала одним из символов Донбасса. Может быть, с того момента, как ее спела любимица дончан, Юля Чичерина, может, раньше. Девочку, которая сейчас исполняла эту песню а капелла, Надежда не слышала раньше, но пела она хорошо, пронзительно.

Гриша всхлипнул. Надежда с удивлением посмотрела на него.

– Да вот, вспомнилось чего-то, – сказал водитель извиняющимся тоном. – Июнь четырнадцатого, четвертый штурм Славянска. Мы с ребятами в доме засели, двухэтажка такая, на четыре квартиры, или типа того. У меня тогда еще две руки было. Так вот, сидим мы значит, атаку отбили, самокрутки скрутили, курим. Вечер, но еще светло, поскольку июнь. И мы понимаем, что эти фраера вот-вот опять ударят, они тогда словно озверели, сволочи. Все мы понурые, ходят слухи – город придётся оставить. И тут Витька Бульбаш, его потом под Изварино снайпер упокоил, делает знак – тихо, мол. Мы все замерли – у Бульбаша слух был, как у летучей мыши, муху за километр слышал, наверно. А тут… песня! Без музыки, вот как эта девочка поет:

Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой,

С фашистской силой темною, с проклятою ордой,

Пусть ярость благородная вскипает, как волна,

Идёт война народная, священная война!

И в песне как будто слёзы слышатся. Знаете, Надежда, будто песня плачет! А главное – голос словно из-под земли идёт. Короче, нашли мы люк, открыли – внизу подвал, а в нем шестеро детишек, мал-мала меньше, только одна