У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик

38. Город Донской. Жизнь на колёсах

Приближался сентябрь 1946 года. Но пойти в школу девочкам не пришлось.

Надобность в охране шахт войсками отпала.

Григорий Сергеевич ждал нового назначения.

Однажды он вошёл в комнату страшно смущённый. У Антонины ухнуло сердце.

— Что? Что, Гриша! Да не молчи ты, говори!

— Тоня, Тоня… Готовься. Надо ехать нам.

— Куда теперь, Гриша? Далеко?

— Далеко. Понимаешь, Тось… Ну, в общем, обратно на Дальний Восток. Во Владивосток. Мне сегодня объявили. Буду бандитов по сопкам ловить.

Помолчала Тонечка. Тихо спросила:

— Когда ехать, Гриша?

— Документы и билеты уже выписаны. Надо собираться.

Помолчали супруги. Тонечка улыбнулась сквозь набежавшие слёзы волнения.

— Ну и хорошо. Тут, сам видишь, жизни нет. И девочки будут рады. Там хоть дома уцелели, там и жить можно! А тут мы извелись совсем.

Что им собирать? Три узла? Голому собраться — только подпоясаться. Два часа, и семья готова к отбытию.

Вот когда мещанство быта не засасывает!

Нет ни быта, ни мещанства, есть только бесконечные переезды и дороги.

Разбитые бомбами шоссейки. Грязные, все в рытвинах, ямах и глубоких лужах грунтовки. Бесконечные железнодорожные пути. И качает, трясёт на стыках и ухабах… кочевой жизни. Нет ни кола, ни двора, и ничего своего, всё казённое.

Григория поражает и умиляет врождённая жизнерадостность Тонечки и её сказочное умение создать уют в любом месте, куда бы их ни забросила судьба. Кажется — вот, войдя в это очередное жилище с ободранными стенами и грязными окнами, с поломанной кроватью и колченогими стульями, — должна она ужаснуться, нахмуриться, рассердиться, заплакать, затопать в ярости ногами и клясть судьбу!

Но нет! Не его Тоня.

Она серьёзно и оценивающе оглядится, засучит рукава, обнажив округлые умелые руки, и создаст чудо! Своими маленькими, но крепкими пальчиками она быстро-быстро всё вымоет, организовав девочек носить воду, выбрасывать мусор. Заварит клейстер и поклеит на грязные стены газеты, повесит маленький коврик-гобелен, что подарила ей мать, застелит кровати, покроет стол чистой скатертью или простынёй — и вот он, дом! Готово!

А если уезжать — в одну минуту разберёт она всё, уложит. И, собрав косы на затылке, приколов их длинными шпильками, присядет на чемоданы, ожидая грузовик, подводу, машину… да что там приедет везти их на станцию.

Цыганская жизнь, казалось бы. Но нет. Всякий раз на новом месте ей удаётся воссоздать ту самую жизнь и семейную обстановку, что была и в прошлом городе. Иногда, возвращаясь домой, Грише кажется, что меняется только его место службы, а жильё у них волшебным образом перемещается в пространстве и времени вместе с Тонечкой и девочками.

Фантастика!

39. Путь на Дальний Восток через разруху 1946 года

Вот и в четвёртый раз меряет Тонечка с семьёй родную советскую страну.

Теперь с запада на восток.

Кланяется Тонечка каждой знакомой станции, припоминая, что было с ними на том, страшном пути прочь от догоняющей войны, вот здесь и вот в этом самом городе. Нервной рекой тогда льются её речи, иногда и всплакнёт украдкой. Гриша слушает, добавляет-вплетает свои впечатления и переживания разных его поездок.

Стучат, стучат колёса.

— До-мой, до-мой, — который раз поют под ними рельсы.

Весело бегут за окном вагона телеграфные провода, то низко приседая, как бы приветствуя её, Тоню, то подлетая ввысь, как в радости.

Хотя чему радоваться?

Города встают на пути.

Смотрит на них Тонечка и не узнаёт.

Сжимает ей сердце ужас-тоска. Как обезобразила их проклятая война! Нет снежной пелены, которая, как саваном, укрывала-укутывала землю в их последний переезд. Всё теперь на виду. Протягивает ей, Тоне, родная страна свою боль, как ребёнок протягивает матери пораненную ручку:

— Пожалей и помоги!

— Боже мой! Как же помочь?

Долго едет семья Мусенковых по августу 1946 года, по городам великой советской страны, только-только отошедшей от наркоза войны.

Теперь ясно и страшно ощущается весь ужас потерь.

Теперь, когда ушло безумное напряжение всех сил, собранных в единый кулак для Великой Победы, вулканом горечи взорвалась боль. Пришло осознание той цены, которую стране выплачивать предстоит ещё десятилетия.

Миллионы погибших!

И какая нищета!

Тоня видит заброшенные деревни, обезлюдевшие посёлки, и везде одни женщины. Мужчин мало, не то что на Дальнем Востоке, где всегда и везде мужчины: пограничники, моряки, железнодорожники…

— Гриша, как жить семьям без отца, мужа? Кого встретит девушка, если пришла похоронка на её жениха? Погибло же целое поколение его сверстников!

— Молчи, Тоня, не береди душу.

Их быстро не залечить — раны войны, не перешагнуть-перепрыгнуть в светлое будущее. Впереди годы и годы восстановления семей, городов, экономики, промышленности, мчащейся пока только по военным рельсам.

Сколько нерождённых детей!

Сколько порушенных судеб!

Сколько горя людского!

— Бе-да, бе-да, — выбивают колёса на стыках.

Едет Тонечка, и перед ней, как на экране, разворачиваются картины городов, пригородов, сёл, деревень. И везде-везде следы страшной войны. Перешагнут ли люди эту в который раз разверзшуюся у их ног пропасть разрухи?

Смогут ли?

А что ждёт их, Тоню и Гришу?

Что там, впереди?

40. Владивосток. Приехали. И уехали…

— Девочки! Вон, вон, туда смотрите, вон — бабушки дом видно!

Девочки расплющили носики о стекло вагона, стараясь увидеть дом бабушки Кати на Первой Речке. Улица, мелькнув, пропала, поезд шёл и шёл.

Вокзал Владивостока! Выходим!

Григорий Сергеевич подхватил чемоданы, Тоня взяла то, что полегче, обе дочки тоже взяли свою поклажу.

Прибыли!

У здания вокзала, как всегда, стояли древние пролётки. Слышен трезвон трамваев.

— Гриша, куда нам?

— Позови пролётку, я скажу, куда.

И вот девочки гордо катят в экипаже, как барыни встарь. Тот дребезжит, вот-вот рассыплется, лошадь цокает по каменной мостовой. Ехать недалеко. В общежитие МВД.

— Ой, Гриша, это опять барак…

И правда, это было деревянное двухэтажное здание с центральным входом и небольшим балконом на втором этаже. Сбоку на второй этаж вела железная пожарная лестница.

Но сами комнаты, которые отвели Мусенковым, были большие и солнечные. Окна, выходящие на оживлённую улицу большого города, бесстыдно зияли полным отсутствием занавесок.

— Гриша, мы тут как в аквариуме, у всех на виду.

— Тося, я пошёл. Разбирайся сама.

Антонина стала посередине комнаты, впитывая в себя атмосферу, пытаясь шестым чувством определить, какая жизнь их тут ожидает.

— Мама!

Очнувшись, Тоня принялась за привычную работу — превратить чужие комнаты в родной дом. Девочки тоже старались. Взмах — нет, не волшебной палочки, а маленьких умелых рук — и комнаты сверкают чисто вымытыми полами. Другой взмах — и