Пощёчина генерал-полковнику Готу - Сергей Дмитриевич Трифонов

Вернулся он с карабином на плече. В четырёх подсумках на его ремне имелось шесть десятков патронов. Он развязал принесённый сидор, достал из него семь противопехотных гранат Ф-1 («лимонки»), по две вручил каждому из милиционеров, три прицепил к своему ремню.

– Пошли, – скомандовал он. – Прошу говорить шёпотом, сапогами не громыхать и не курить.

Ни участковый, ни его помощник, ни сам Матвеич не подумали, что старшим по званию был Иванов, что естественная субординация предполагала подчинённость ему Матвеича. Оба милиционера как-то сразу почувствовали в Матвеиче старшего, опытного военного, чьим приказам следует подчиняться беспрекословно. И они подчинились, последовав к реке, стараясь идти за ним след в след.

Укрывшись в ивняке, Матвеич с милиционерами стали вглядываться в прибрежные заросли осоки и камыша, колыхавшиеся на той стороне, громко шуршавшие, потревоженные людьми. Сквозь серые утренние сумерки видно было плохо. Преобладали лиловые, ржавые, серо-зелёные цвета, маскировавшие противника. Лишь громкие команды и голоса, стук дерева по дереву, бряцание оружия и ещё каких-то металлических предметов выдавали местоположение немцев. Матвеич прошептал:

– Видать, разведка. К переправе готовятся. Технике тут не пройти, кругом трясина. Значит, за разведкой пойдёт пехота. Будем бить разведку.

Он обтёр пилоткой мокрые от дождя лоб и лицо, указал рукой на видневшееся неподалёку, справа, лежавшее дерево.

– Я буду там. Вы – здесь, в кустах. Стрелять только после моего выстрела. Бить наверняка, беречь патроны. Гранаты использовать в крайнем случае. Ну, с Богом.

Пригибаясь, он побежал к дереву. Из-за поваленной берёзы видны были только осока и камыш на этой стороне, речка не просматривалась. Матвеич подал милиционерам рукой сигнал, что он передвигается ближе к берегу, туда, где в камышах образовался проём шириной метров в пять, где местные бабы полоскали бельё, куда Кутяйкин водил купать кобылу. Он одним махом перебежал к проёму, раздвинул камыши и увидел такую картину: на противоположном берегу десятка полтора немцев в касках и плащ-накидках сидели на трёх больших надувных лодках, курили, громко переговаривались, смеялись. Они не спешили. Видимо, кого-то ожидали. Матвеич разглядел, вооружены немцы винтовками, автоматов ни у кого не было. Но на одной лодке стоял ручной пулемёт МГ-34.

«Это уже хуже, – думал Матвеич, – но ничего, речка узкая, метров пятнадцать, не более, гранатой достану». Он встал на колено, приложился щекой к ложу карабина, стал выбирать цель. В этот момент прозвучала резкая команда, немцы вскочили с лодок, выстроились на берегу. Невысокого роста человек в масхалате и серо-зелёном кепи, видимо, офицер, придерживая висевший на плече автомат, прошёлся вдоль строя и, резко выбросив руку в сторону реки, приказал:

– Vorwarts![7]

Пятеро немцев схватили лодку и быстро поволокли её к воде. Другие, разбившись на пятёрки, приготовились следовать за первым экипажем. Пулемёт остался на третьей лодке. Матвеич решил стрелять тогда, когда лодки окажутся в воде. Это, по его соображениям, создаст эффект неожиданности и посеет панику у врага. Так и вышло.

Он дождался, когда все три лодки оказались в воде, и двумя выстрелами уложил сидевших за вёслами в первой. Остальные трое от неожиданности вскочили и полетели в воду, сражённые Матвеичем. Неуправляемую лодку стало сносить течением, открыв для обстрела другие. Немцы не видели, откуда ведётся огонь, открыли беспорядочную стрельбу по камышам. Пули засвистели сбоку и выше Матвеича. Он неспешно вставил в карабин обойму, резко нажал большим пальцем на верхний патрон, пятизарядный магазин наполнился. С третьей лодки затрещал автомат. Офицер, сидевший на носу, методично обстреливал противоположный берег короткими очередями, а справа от него солдат прилаживал к борту лодки сошки пулемёта. Вот он-то, пулемётчик, стал следующей жертвой. Пуля, выпущенная из карабина Матвеича, пробила каску и угодила немцу в висок. Он упал на борт и вместе с пулемётом скатился в воду. Офицер прекратил огонь, лёг на дно лодки, что-то прокричал, видимо, велев солдатам плыть назад. Лодка развернулась, быстро пошла к берегу. Когда она почти его достигла, Матвеич поразил одного из гребцов. Другой, прикрываясь бортом лодки, скатился на берег и скрылся в кустах. За ним последовал офицер. Матвеич их уже не видел.

Тем временем третья лодка причалила к берегу как раз в проёме камышей почти рядом с Матвеичем. Но стрелять было не с руки, мешала осока, да и немцы с пяти метров расстреляли бы его мгновенно. Матвеич выждал, пока немцы выгрузились и вытащили лодку на берег. Вероятно, они решили, что тот сумасшедший русский, открывший по ним огонь, убит, поэтому, оглядевшись по сторонам и никого не обнаружив, стали махать руками и кричать оставшимся на том берегу. И тут из зарослей ивняка по ним ударили карабины милиционеров. Били часто, но бестолково. Одного немца ранили в ногу. Он упал на колени, бросил винтовку и, зажав обеими руками рану на бедре, громко завизжал. Остальные бросились назад, к лодке, беспорядочно отстреливаясь. Из кустов выскочил молодой милиционер Глазьев, выдернул чеку и бросил в немцев «лимонку».

Взрыв оглушил Матвеича. Комья мокрой земли со щепой побитого камыша осыпали его с головы до ног. Встряхнув головой, он поглядел вначале туда, где должен был стоять Глазьев. Милиционера там не было. Матвеич выбрался из камыша, держа наготове карабин, осторожно пошёл к лодке. Рядом с ней лежали три убитых осколками гранаты немца. Четвёртый, прижав к животу руки, из-под которых на плащ-накидку медленно стекала густая кровь, глядел на Матвеича полными боли и страха глазами. Матвеичу было жаль немца, но он понимал, тому уже не помочь, поднял карабин и выстрелил. От побитой осколками резиновой лодки остались лохмотья.

– Матвеич! А, Матвеич! – донёсся из ивняка голос участкового. – Давай к нам!

Матвеич собрал немецкие винтовки с подсумками, противопехотные гранаты на длинных ручках, пошёл к кустам. Милиционеры, разгорячённые боем, с красными лицами и чуть дрожавшими руками, неумело перевязывали раненого немца, курносого парня лет двадцати пяти. Тот жалобно скулил, закатывал глаза, кривил от боли губы. Матвеич приказал Глазьеву забрать немецкие винтовки с патронами и гранаты, сам взвалил немца на плечо, скомандовав:

– Пошли к той баньке, – он указал на ближайшую к реке баню, – там отсидимся. А ты, Глазьев, мигом обратно сюда, наблюдать будешь. Если что, выстрелом подашь сигнал.

Дождь кончился, из-за лиловых туч вначале краешком, а затем всей своей августовской красотой выкатилось солнце, залило сырую округу ярким, весёлым светом. Над рекой, над заливными лугами и огородами клубился пар. Зачирикали, заверещали пичужки, пронеслись над камышами кулики, закрякали в ближней старице дикие утки. Высоко кружившие деревенские ласточки предвещали хорошую погоду.

Свалив немца у старой, чёрной от времени баньки, Матвеич с участковым уселись на небольшой