Пощёчина генерал-полковнику Готу - Сергей Дмитриевич Трифонов

об этом не знала. Фельдшерицей у нас на селе работала. Городская, справная такая, гордая. Ни на кого из пацанов внимания не обращала. А я, дурак, сох по ней, словно пень липовый.

Тот разговор впервые распечатал душу Кутяйкина. Иван стал ещё ближе к Матвеичу, почувствовав в старом солдате отцовскую доброту и заботу. А через две недели началась война.

Их дивизию командование долго не трогало, видимо, в резерве держало. Лишь девятого августа, когда немцы, оправившись от контрудара под Старой Руссой, прорвали Лужский оборонительный рубеж и взяли в кольцо сорокатрёхтысячную группировку советских войск, их свежая стрелковая дивизия была брошена на выручку окружённых. Кольцо прорвали, почти три советских дивизии вырвались из окружения. Но немцы, воспользовавшись отсутствием у противника резервов и авиационной поддержки, вновь захлопнули крышку котла, взяв в плен почти двадцать тысяч советских бойцов.

Потрёпанный стрелковый полк Матвеича занял оборону у небольшого села, на восточном берегу маленькой речушки, впадавшей во Мшагу. Берега речки, сплошь поросшие осокой и камышом, были болотистыми, непроходимыми для танков и иной техники. Полковая разведка выяснила, немцев за речкой нет, они концентрируются на просёлках слева и справа от расположения полка. Поэтому командование решило отвести полк восточнее, оставив в заслоне одну стрелковую роту.

Почти обезлюдившее село продолжало жить своей жизнью. Бабы вручную выкашивали овсяное поле, по вечерам копали картошку на огородах. Мальчишки пасли небольшое стадо коров и коз, обирали росшие по берегам дички, набивая мешки кислющими яблоками. Дома их мамки высушат дички, а зимой будут варить вкусный компот, добавляя в него клюкву и рябину. Девчата ежедневно собирались в артель и уходили в ближние леса по грибы и бруснику. Нужно было успеть заготовить на зиму сушёных и солёных грибов, наварить варенья, насушить брусничного листа. Во всех обитаемых дворах под навесами сушились пучки дикой мяты, душицы, зверобоя, клевера, подорожника, крапивы, полыни… Несколько раз с девчячьей компанией за травами ходил Матвеич, рассказывавший малышне о дикорастущих лекарствах.

Как-то после обеда ротный подвёл к кухне двух милиционеров с карабинами, попросил Матвеича накормить их. Один, что постарше, с двумя кубиками на петлицах бирюзового цвета, представился:

– Иванов, участковый уполномоченный. А это, – он кивнул в сторону молодого, в новой синей форме, сотрудника, – мой помощник, Глазьев.

– Старший сержант Соколов, – лихо бросил руку к пилотке Матвеич, – ротный повар. А это, – он указал на стоявшего рядом ездового, – рядовой Кутяйкин, мой помощник. Садитесь, товарищи, покормим вас.

Матвеич нарезал свежий хлеб аккуратными ломтиками, поставил на стол большую оловянную миску с малосольными огурцами и резаным репчатым луком, затем наполнил до краёв две миски густым гороховым супом со свиной тушёнкой. Милиционеры ели жадно, видно было, давно не харчевали. Наевшись и расстегнув китель, Иванов сказал:

– Спасибо тебе, старшой, отменный у тебя суп, давно такого не ел. Тебя как звать-то?

Матвеич снял белый фартук, подсел к столу, свернул цигарку.

– Егор Матвеич. Все Матвеичем кличут.

– А меня Фролом Петровичем, – участковый протянул руку, крепкое у него было рукопожатие.

Матвеич пригляделся к участковому. Тот был невысокого роста, худощавый, жилистый, с крупными натруженными руками. На вид ему было лет сорок с небольшим. Лицо обычное, простое лицо, сразу вызывающее доверие. Как и глаза: голубые, искрящие добрым светом, но очень усталые. Синяя милицейская форма сидела на нём мешковато. Иванов спросил:

– Слышь, Матвеич, вы ведь тут пятый день стоите? Никого чужого не замечал? Ну, там военного незнакомого или штатского какого?

– Никого. Всё тихо. Ищите кого?

– Конкретно нет, но немчура диверсантов забрасывает регулярно, провода режут, дороги минируют.

Он огляделся кругом, ухмыльнулся.

– Тут, правда, резать нечего. Ни телефонной связи нет, ни телеграфной, только электричество. Сюда до войны иногда браконьеры заглядывали. Кабанов тут много, лосей, медведь иногда на овсы выйдет полакомиться… А так – тишина. Народ спокойный, работящий. Мужиков почти не осталось. Кто в армии, кто на лесоповале, в основном по бытовухе: за пьяные драки, за мелкие кражи у соседей… Приехали мы с чисто контрольной задачей. Может, кто чего слышал или кого видел чужого. Слышь, Матвеич, можно мы с помощником у вас в избе переночуем?

Матвеич вопросительно посмотрел на участкового, но согласно кивнул.

– Ты не подумай чего плохого. Понимаешь, я не пью. Совсем не пью. А ротный ваш и политрук на ужин зовут, самогон показали. Целую четверть! Обопьются мальцы. А вы у кого квартируете?

Матвеич показал на ближайшую избу под крышей из свежей дранки.

– А-а, у Матрёны Огурцовой, – с уважением произнёс участковый, – хорошая баба, работящая, двух мальцов одна тащит.

– А мужик-то где?

Иванов нервно поёрзал, изменился в лице.

– Её муж егерем был. На финской снайпером воевал, награды имел, без вести пропал. Так баба без пенсии и осталась. А фамилия у неё подходящая. – Он улыбнулся и захрустел взятым из миски солёным огурцом. – Лучше неё никто огурцы солить не умеет.

После ужина милиционеры сразу ушли спать. Они отказались ночевать в избе, там и так места мало. Матрёна постелила им на сеновале. Матвеич с Кутяйкиным накормили двух матрёниных пацанов, вымыли котёл с кухонной утварью, натаскали воды. Ездовой помылся и тоже ушёл спать. Умаявшийся за день Матвеич присел на крылечко, закурил. Вечер стоял тёплый, безветренный, тихий. Над рекой и в низинах медленно, лениво поднимался туман, ворочался, словно пухлая перина. Низкие сизые облака и тучи комаров предвещали близкий дождь. Тишина окутала село и всю округу. Глухой и далёкий гул войны доносился с севера и, казалось, не имел никакого отношения к этому тихому вечеру, к засыпавшему селу, к сытому мычанию во дворах коров, к ленивому перетявкиванью собак.

Сладко посасывавший самокрутку Матвеич вспоминал дневные разговоры с ротным, старшиной, Кутяйкиным, милиционерами, соображал по поводу завтрашнего обеда и ужина, радовался тому, что старшина у кого-то достал десяток кур и он, Матвеич, сможет побаловать красноармейцев настоящим куриным супом.

Из избы тихо вышла Матрёна, присела рядом, сложила уставшие руки на колени. Она, привлекательная тридцатилетняя женщина с убранной под платок копной каштановых волос, сейчас показалась Матвеичу особенно красивой. Чего греха таить, она ему сразу понравилась, с того момента, как старшина роты определил их с Кутяйкиным к ней на постой. Скромный и стеснительный Матвеич знаки своего внимания укутывал в конкретные дела: дважды в день кормил матрёниных детишек, колол дрова и аккуратно складывал их в дровяник, таскал из колодца воду в дом, топил баню, точил топоры и ножи, правил лопаты, грабли, вилы… Матрёна всё видела, молчала и только изредка благодарила его тёплым взглядом своих больших зелёных глаз. Когда сегодня участковый рассказал о её без вести пропавшем