Такси за линию фронта - Станислав Кочетков

Тут и исповедь началась. Первым был дедуля с палочкой, такой дряхлый, что, кажется, чихнет — и развалится. Второй — бабулька — божий одуванчик, ее две внучки к аналою под руки вели. А дальше уже и Олегова очередь подошла.

Посмотрел Олег на аналой с Евангелием и большим крестом с камушками, на батюшку молоденького, щупленького да подслеповатого, мелкого — на две головы ниже, — и шагнул вперед, как в воду холодную, прорубь крещенскую. Шагнул, положил обе руки на Евангелие, глянул в глаза батюшки и выдал:

— Грешен я, отче!

Выдал и подумал: а почему это он к батюшке сейчас, как в юности, в секции французской борьбы — чуть ли не глаза в глаза, как с противником, разве что еще руки его, тоже на аналое лежащие, не схватил для броска? Но уже не мог остановиться, понесло служивого:

— Грешен прежде всего грехом гордыни. Тем, что сам о грехах и Дарах Божьих рассуждать гордыню себе позволил. Не только о своих, но и о чужих. Ведь это грех, батюшка?

И глянул прямо в глаза молоденького попика, и сам себя поймал, что смотрит, как в визир скорострелки БМПшной, цель для стрельбы ищет.

Тут и батюшка проблеял:

— В-вы, наверное, хотите исповедоваться? Поп-просить от-тпущения грехов? В-вам нужно причастие?

И Олег будто два камня со своих плеч на голову щупленького батюшки скинул:

— Так точно! — и поцеловал Крест да святое Евангелие.

Накрыл батюшка голову Олега своим облачением, затараторил, запричитал что-то очень важное, судьбоносное, молебенное, божественное, но водитель его уже не слушал. Точнее, слушал, но не слышал. Он опять вспоминал.

Долго стояли на таможне, очередь большая. Сначала Россия не выпускала, чего-то там у кого-то нашла, а потом Республика не впускала, затор из машин у них. Практически часов пять на солнце жарились. Олег уже успел сходить огурцов-помидоров домашних купить, с лучком салат должен получиться знатный. Забрались в кабину, на солнце раскаленную, завелись да вниз с таможни в стоялую безветрием вечернюю жару со своим прицепом и окунулись.

Олег опять за рулем, а Димка не спит, справа на пассажирском сидит. И видит Олег, что с Димкой что-то не в порядке: лицом раскраснелся, дыхание частое да прерывистое, глаза слезятся, речь сначала неразборчивая, а потом вообще заикаться начал. Тут и вспомнилось, что сам после обеда уже раз пять по маленькому сбегал, а дружбан ни разу. Олег за руку Димку схватил, а у того и пульс частит, и бухает так сильно, что того гляди лопнет.

«Э-э-э, да это криз гипертонический!» — сообразил Олег, у самого такое было. Остановился, все окна настежь — а толку, за окном все еще жара! — Димку на спальник, спинку пассажирского вниз, на сидушку, и ноги дружбана ремнем безопасности, чтоб не вздумал наверх поднять. И в аптечку, а там уже и каптопреса нету. Как же так, при погрузке два лепестка таблеток было? Выходит, Димка сам, в одно горло, все двадцать таблеток и приговорил?

Дело как раз на развилке было. Им направо, в Город ехать, но это еще полторы сотни километров ни одной толковой больнички. Зато если налево вперед, то всего через двадцать-тридцать кэмэ госпиталь армейский. Там точно помочь смогут, но вот возьмут ли их, гражданских? Да и дороги на этих кэмэ отродясь не водилось, доедет ли Димка?

Огурцы! — вспомнил. — Это ведь тоже мочегонное! А ну-ка, в аптечке фуросемид водиться должен… Точно, есть! Так, выпей таблетку! И вот я тебе мякоть из огурца, ложкой — жуй! Жуй, кому говорю! И вот еще одну! И вот тебе еще пара килограммов огурцов, хочешь — целиком, хочешь — только мякоть, но чтоб через полчаса не было ничего! Это приказ, солдат! — гаркнул Олег на друга и повернул налево.

Целый час полз эти несчастные километры. Такая дорога, что с прицепом — почти совсем никак. А бросить прицеп с гуманитаркой на трассе… Нет, этого уже совесть позволить не могла. Как раз они подъезжали, как обе створки ворот открылись, одна на въезд скорой, другая на выезд. Вот туда-то Олег и протиснулся, включив свет в кабине и подфафакивая, и прямо за скорой в приемный покой, на руках Димку тащит.

Врачи только глянули — всё сразу поняли, укол, капельница, тут Димка утку и попросил. Глянул Олег на то оранжево-мутное, почти коричневое, что в утку лилось, тут ему и самому поплохело. А врач ему:

— А чем вы мочегонное стимулировали? Огурцом? Правильно, верное решение, а то бы не довезли. А теперь давайте оформим документы…

Вот тут-то все и понеслось. Чуть было не арестовали. Ведь, по идее, он об этом госпитале и знать не должен. Хорошо, личная карточка в архиве сохранилась с пятнадцатого — и его, и Димки.

Почти в полночь выехал Олег на ту самую развилку. За это время и наговорился, и наоправдывался, и накурился, и кучу бумаг наподписывал, так что вообще ничего не хочется. Сунул руку в пачку сигарет — а там пусто. Глянул на бутылку с минералкой в держаке возле руля — тоже пустая. В бардачке сигареты есть, в холодильнике вода тоже, но отвлекаться посреди ночи по таким дорогам — себе дороже. И тут же вспомнилось, с полуночи до исповеди и причастия не есть, не курить, сексом не заниматься! Не вопрос, подумалось. Если не считать сексом то, как ему только что мозг полоскали, с остальным-то уж до заутрени дотянем. А вот ехать придется быстрее: нужно до четырех успеть, пока на точке приема та смена, которая его ждет! Если не успеет, то поутру еще кучу бумаг и тонны объяснений…

Успел. В последние минуты успел. Приехал, документы передал, прицеп в указанный бокс скинул, целостность пломб проверил-расписался, сдал-принял. И уже почти в пять выехал за ворота склада. Но почему-то никак не мог остановиться, словно в спину что-то толкало. Так к шести к ограде храма, центрального в Городе, он свой седельный тягач и припарковал. Патрульные и полиция подозрительно косились, но «вездеход» волонтерский на стекле имеется. Действующий. Значит, наверное, право имеет.

И еще почти час ждал, пока служба начнется, присел на лавочке возле входа в храм и ждал. Вот в таком же мареве, между обмороком и явью. И уснуть не получилось, и проснуться не удалось…

Как раз началось Святое Причастие. Вынесли Святые Дары, выстроилась