Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Все хотели одного: чтобы солнце, остановившееся в зените, побыстрей село и наступила ночь. И тогда можно спокойно отдохнуть и отдышаться. А если принесут ужин, то трясущимися от напряжения руками, не торопясь поесть, сидя на корточках, прислонившись спиной к стенке окопа. А после затянуться пробирающей до костей самокруткой, насладиться ароматным дымком и почувствовать себя счастливым.

Но солнце замедлило свой бег. И все поняли, что опять все повторится, и от этого стало невесело. А что делать – война.

Иван смотрел на дымящиеся танки и сожалел:

– Мало мы их побили. Побили бы больше, сидели бы и раны зализывали… А то опять начнут…

И он оказался прав. Там, на немецкой стороне, взвилась столбами пыль, и среди устоявшейся тишины загудели моторы. Хоть и нанесли немцам урон, дымили четыре танка. Но так и не добились главного. Их танки, считай, без потерь улепетнули.

Через полчаса немцы снова бросились в атаку с одной целью – раздавить пехоту. А пехота стояла на месте. Танки почти одновременно плюнули своими хоботами в ее сторону сотню снарядов.

Казалось, вся земля от разрывов поднялась вверх и медленно оседала. Пыль, смешиваясь с пороховой гарью, стелилась, как туман. И невозможно понять, что там происходит. Но в просветы стало видно, как красноармейцы отходят. Еще чуть-чуть и побегут, подставляя спины и сверкая пятками.

И новички уже карабкались, вылезая из окопа. Иван подлетел и, схватив сначала одного, потом другого за полы шинелей, стащил в окоп, ругаясь при этом.

– Куда, сукины дети? Убьют вас.

И уже спокойно, глядя на их перекошенные лица, добавил:

– В чистом поле от танка не убежишь.

И Григорий, до этого с безразличием наблюдавший за Иваном, вдруг радостно воскликнул:

– Наши!

Явившиеся снова, словно ниоткуда, тридцатьчетвёрки бросились наперерез немецким танкам. Те, будто натолкнувшись на невидимую стену, остановились и, пятясь, отползли за холм.

Пехота вернулась на свои места и стала поправлять окопы.

Шахтёр, терзаемый любопытством, выглянул из окопа. Разорвавшийся рядом снаряд брызнул в него осколками. Он вздрогнул, словно удивился вонзившимся в него кусочкам металла. Ткнулся лицом в стенку. И оставляя кровяной след, повалился на дно окопа.

Иван присел и потряс его за плечо и крикнул в залитое кровью лицо:

– Дыши, зёма, дыши!

Но тёплое ещё тело было безжизненно.

– Отвоевался шахтёр, – с горечью, подумал Иван.

Иван поманил Евсея. Но тот, словно статуя, смотрел остекленевшими глазами, боясь пошевелиться. Иван выругался и позвал Григория, и они, осторожно, боясь испачкаться кровью, положили ещё не закоченевшее тело на бруствер.

Ходить, спотыкаясь о мёртвого человека, не по себе. Тем более ещё час назад Иван болтал с ним и просил оставить покурить. И тот оставил. И сделав две последние затяжки, обжигая пальцы, Иван всё равно сказал ему:

– Спасибо.

Тот, кивнув головой, дескать, не стоит благодарностей, улыбнулся.

И вот его нет, смотришь и не веришь.

От недалёких взрывов его тело вздрагивает, словно собирается подняться и спрыгнуть в окоп, и начинает казаться, что он жив. Но это не так.

Иван сапёркой срезал кровавые следы со стенки и, собрав со дна окопа пропитанную кровью землю, выбросил в сторону немцев.

Губы Григория непрерывно шевелились. Перечислить всех убитых не хватало времени. Мешали поднимавшие столбом землю взрывы, при виде которых все прижимались к стенке окопа.

А их, расставшихся с жизнью, становилось всё больше и больше. Вон танк загорелся, и никто не выскочил. И четыре безымянные души, безымянные только для Григория, унеслись вверх.

И должно быть тесно стало у ворот рая. И святой Пётр, не успевая каждому открывать дверь, держал её нараспашку. А люди всё шли и шли, и не было им конца. И у небесного привратника, должно быть, округлились и наполнились слезами глаза.

На полчаса всё затихло, и пыль успела рассеяться. И в это время, пока все, еще не убитые в предыдущих атаках, живы, было радостно и тревожно на душе. Но сил не было. Упасть бы и заснуть.

Но сидя на корточках, Иван и Григорий завидовали взводному, сидевшему на табурете, и ждали немцев. Ожидание тяготило. И хотелось одного: скорей бы наступила ночь.

Наверное, и немцы мечтали о том же самом. Но их начальство думало по-другому. И они пошли в атаку, прячась за пыхтящими танками. И пока в тишине пробежали сотню метров, показалось, что и оставшееся расстояние преодолеют без ущерба для себя.

Но вдруг одновременно десятки орудий кавешек и тридцатьчетверок ударили по ним. Бить с места, хорошо прицелившись, пусть и по движущемуся врагу, дорогого стоит.

Немцы это поняли сразу, когда семь танков, идущих впереди, замерли и окутались дымом. Тут же прозвучал ответный залп. Но азарт боя уже захватил танковый полк, и его орудия бросали и бросали в противника бронебойные снаряды. В ответ получали такие же, но в большем количестве.

Бронебойные – это только кусок стали. Пробивая броню, они крушили все, что попадало им на пути. От них не было разрывов. Если не попадали в цель, то зарывались в землю, оставляя в ней отверстия, как глубокая кротовая нора.

Из балки выскочили Т‑40. Конечно, это глупость – лезть с пулемётом на танк. Но в азарте боя танкисты легких машин забыли об этом. Эта забывчивость стоила им одного сгоревшего танка и двух безымянных душ.

Немцы отступили задним ходом, боясь подставить под удар свои более тонкие борта. Тридцать минут длился этот бой, а казалось, вечность.

Бой закончился. Сашок посмотрел на голубое небо и, тяжело переставляя ноги, усталость сказывалась всё сильнее, пошел по окопу. Заметив Ивана и Григория, сидевших с закрытыми глазами, спросил:

– Устали?

– Есть такое дело, – ответил за двоих Иван, приоткрыв глаза. Лейтенант хотел ещё что-то сказать, но увидел, как в небольшой ложбинке копали могилу. Не каждому убитому отдельно, а одну на всех.

Копать для каждого не хватит сил. Глядя, как пехотинцы устало выкидывают землю наверх, Сашок подумал:

– В ложбинке – это хорошо, это правильно. В чистом поле немцы танками укатают и пойди найди могилу. А в ложбинку не сунутся. Танку здесь неудобно, не повернуться.

– Эх, судьба, судьба, – вздохнул Иван, глядя на убитых.

Они положили на шинель шахтёра и понесли к остальным. Евсей шел рядом и плакал.

Иван хотел его успокоить, и у самого сердце не на месте.

Убитых много. Положены они в ряд на примятой траве, а рядом уже чернеет пустота неглубокой могилы.

Утром сержант с простой