Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

фамилией Васильев – герой. Здесь, у семафора, он подобьет два немецких танка, вечером погибнет вместе с экипажем. В этом бою его танк подбили. Окружили его фашисты, а Володька встал на башню, из нагана шесть немцев положил, а получил пулю себе прямо в сердце.

Еще один русский паренек выполнил свой долг до конца. Вот он, совсем мальчишка. Лежит так, словно спит. Шлем на груди, а русые короткие волосы растрепаны. И нет рядом матери, чтоб поправить непослушные волосы и припасть к груди любимого сыночка.

Когда ещё долетит чёрная весть до неё, когда ещё заголосит она, надрывая сердце, содрогаясь всем телом и держа руки над головой, словно спрашивая у бога:

– Почему так случилось? Почему?

Только комиссар, держа в опущенной руке шлем, говорит. Нет, не правильные слова о смелости и отваге, а совсем другое, что сейчас терзает ему душу:

– Простите нас, боевые товарищи, если что не так. Вы честно сражались. Дорого враг заплатил за ваши жизни…

К убитым подошел коренастый танкист, закрыл открытые глаза, порывшись в кармане, достал и положил на них медные монеты.

Начали хоронить убитых. Похороны на войне – дело обыденное. У войны хороший аппетит. Смерть каждый день собирает богатый урожай. И всё могилы, могилы. И все молодежь, молодежь. В свои двадцать с лишним лет Ивану казалось, что он рядом с ними старик.

Погибших опустили, накрыли плащ-палатками. Бойцы поодиночке прошли цепочкой мимо могилы, бросая в неё по горсти земли. Тонко звенят лопаты, земля заполняет могилы.

И вот только бугорок обозначает то место, где лежит столько человек, не успевших в свои девятнадцать с небольшим лет не то что насладиться жизнью, не то чтобы узнать, чем закончится война, а просто увидеть, как закончился бой.

Григорий рукавом вытер слезы. Иван, стараясь не показать своей слабости, через силу держался. Евсей, вздрагивая всем телом, рыдал.

– Ничего, ничего, – успокаивал его Иван, – что теперь поделаешь.

А и у самого на душе было погано. Только появился человек, только стал привыкать к нему, и нет его.

– Эх, – сказал словно ниоткуда появившийся Сашок. – Не успел человек повоевать. Ну, завтра мы покажем этим гадам!

Иван молчал, а что скажешь.

Вот и закончился один из дней для оборонявших Сталинград с юга. Они выполнили задачу, отстояли разъезд. Но даже понимание этого не принесло ни радости, ни удовлетворения.

Сколько ещё им предстоит так стоять? И выстоят, и будут ли живы? Кто знает? Война кругом, куда ни посмотри. Война!

В эти августовские дни начальник генерального штаба вермахта Гальдер сделал запись в своём дневнике: «Под Сталинградом войска Гота натолкнулись на мощную оборонительную позицию противника».

Это Иван-то с Гришкой построили лопатами мощную оборонительную позицию. Ему бы следовало написать, что воинский дух русских вырос и стал несгибаемым. Но он и сам не верил в это. Поэтому записал то, что ему ближе и понятней. Но всё это где-то далеко, за тысячи километров, в Берлине.

А всё новые и новые немецкие соединения подходили и в который раз пытались сокрушить невидимую здесь простому глазу мощную оборонительную позицию, но хорошо различимую из Берлина.

Танкист

Дивизия трещала по швам. Ещё немного – и порвётся та жиденькая нить, называемая обороной. И понесутся немцы всеми нерастраченными силами с юга к Сталинграду.

Комармии понимал, что если не удержать этот кусок железной дороги с разъездом, станцией и посёлком при ней, то все старания пойдут прахом. И он бросил то единственное, что было у него под рукой, танковую бригаду. Понимая, что сильно она не поможет, но на какое-то время задержит немцев, а там, глядишь, что-нибудь наладится, все мысли были об одном – только бы успела.

Бригада долго пылила по степи. Переваливаясь с боку на бок, танки то поднимались вверх, то спускались в неглубокие балки и снова вверх. Дизели натужено гудели.

От этой монотонности и сентябрьской жары хотелось спать. Водители клевали носом, вздрагивали, тёрли глаза и очумело смотрели вперёд.

От непрекращающегося долгого движения всё тело затекло. Хотелось выскочить из танка, походить или просто выпрямиться, а не сидеть, скрючившись, изнывая: от палящего солнца, дребезжания машины и всюду проникающей пыли.

Но вот показались пыльные от разрывов столбы. И в одно мгновение сонливость как рукой сняло. И без подготовки, без разведки танки с ходу бросились в атаку.

Танки, кругом танки. И непонятно, кто наступает, кто отступает. Лейтенант смотрел в перископ, а танк взлетал в облако пыли, и ничего не было видно. Но тут же выныривал оттуда, как из воды. И Шкадов, едва различив цель и убедившись по силуэту, а немца с нашим не спутаешь, посылал бронебойный в его сторону.

Фашистский танк вздрагивал и замирал. А что дальше, смотреть некогда. Вперёд, вперёд! Осколки от близких разрывов гулко стучали по броне, а пули, пулемётные, автоматные, винтовочные, трезвонили не переставая.

Бой разгорался всё сильней и сильней. Смешались немецкие танки и наши. И всё закружилось, завертелось.

И гансы, пехотинцы, захваченные этим круговоротом, бегали от танка к танку, отыскивая свои и шарахаясь от краснозвёздных.

Смотрит лейтенант Шкадов в танковый перископ и видит: мечутся фигуры фашистов в клубах дыма и пыли, а он выпускает по ним парочку осколочных снарядов в самую их гущу, чтобы успокоились они навсегда.

И Серёжка, радист-пулеметчик, тоже стреляет не переставая. Куда стреляет и что он видит через маленькое отверстие? Но остановиться не может. Азарт боя захватил и его. Аж подпрыгивая от распиравшей его злобы, не переставая, повторял:

– Вот вам, гады! Вот!

При таком темпе «Дегтярев» быстро остался без патронов. Серёжка сильно расстроился, но сделать ничего не мог. Была б его воля, выскочил бы впереди танка и крушил бы, крушил бы ненавистных фашистов.

Немцы и их танки убрались на свою сторону. Бой затих. Бригада вернулась на исходную.

Только сейчас лейтенант почувствовал, что весь мокрый от перенапряжения долго безучастно смотрел на поле боя. Словно всё это происходило не с ним, а с кем-то ещё, а он – случайный свидетель. Напряжение медленно прошло. Он вдруг почувствовал себя таким обессиленным, словно целый день разгружал вагоны с солью.

Даже пальцем шевельнуть нет сил, не то что ложкой махать. Привкус сгоревшего пороха перебивал аппетит. Еда в рот не лезла. Даже радоваться не было сил. А радоваться было чему: семь немецких танков – неплохо. Правда, и нашим досталось. Если не считать парочку Т‑40, то получалось один к двум.

Но охота наступать в этот день у немецких танкистов,