Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий

в глаза Турпанова, вдруг заговорил высоким, прерывающимся голосом:

— Сдаваться не будем, да и все равно растерзают они нас… Кончать надо… Слышь, сержант, кончать надо!.. Из автомата, я говорю, кончать надо! Слышь, сержант, и ты, Гусаков, слышь!

Турпанов с трудом установил на камне локоть и оперся о него. Он молчал две или три минуты, а потом заговорил с гортанным акцентом, грустно и убедительно:

— Зачем?.. Это легко — замерзнуть… совсем легко, будто уснешь… А потом наши придут, расскажут им… кто-нибудь расскажет. Возьмут они нас, как братьев… и предадут земле… Читал я, легко будет — будто заснем…

Его последние слова заглушил гул. Неясный вначале, он ширился, разрастался, становился все отчетливее, звучал все бодрее… «Катюши!» Да, да, ударили «катюши». Это было чудо для троих замерзающих солдат и результат длительной подготовки для армии… Шестое декабря. Первый день генерального наступления под Москвой!

Оказывается, в их телах было еще порядочно тепла. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы подняться на ноги, — при таком шуме там, внизу, все равно никто ничего не слышал. Они еще ничего не знали, однако уже радовались, потому что могли верить.

А когда в деревню ворвались белые, под цвет снега, танки, и немцы побежали, солдаты, подталкивая и поддерживая друг друга, подползли к пролому в стене и начали кричать. Потом спохватились: фашисты прятались за домами, убегали на огороды. Турпанов схватил автомат и, не снимая трехпалой варежки, попробовал нажать на спусковой крючок. Нет, указательный палец не гнулся. Тогда он стал выкрикивать что-то, размахивать бесполезным в эту минуту автоматом и скрежетать зубами в бессильной ярости.

Им помогли спуститься вниз, повезли в медсанбат. Здесь их уже ждал офицер из штаба наступающей дивизии. Выяснилось, что собранные ими сведения не совсем устарели, они еще пригодились.

* * *

А через несколько дней их вызвали к командиру полка. Землянка у командира полка была хорошая: довольно просторная, обшитая тесом. От стен и столика с тщательно выструганной столешницей пахло смолой. Еще в землянке пахло краской — от груды новеньких, только что склеенных и теперь сохнущих на нарах карт.

Кроме командира полка, присутствовало пять или шесть офицеров.

Турпанов, Вершинин и Гусаков стояли, вытянув по швам перебинтованные руки и глядя в глаза командира полка.

Им расстегнули шинели, прикрепили ордена. Все трое были награждены Красной Звездой.

Потом выступивший вперед командир батальона прочитал приказ о присвоении Гусакову и Вершинину звания младших сержантов.

— А вы, Турпанов, останьтесь!

Турпанов вернулся на прежнее место.

— Вы кем были до войны?

Турпанов ответил.

Командир полка в задумчивости водил по столу курвиметром.

— У нас есть возможность послать вас в офицерскую школу… Вы хотите быть офицером?

Теперь Турпанов медлил с ответом. В глазах командира полка мелькнуло пристальное внимание и, может быть, любопытство. Взглядом и движением бровей он предлагал Турпанову не торопиться, подумать как следует.

— У вас будут две специальности: военное дело и ботаника… Пушки и цветы, так сказать…

Командир полка оглядел всех, кто сидел в землянке, — все с любопытством посмотрели на Турпанова.

— Пушки и цветы… Если пушки в хороших руках, то это здорово звучит, — произнес кто-то.

Турпанов никогда не раздумывал, хочет ли он быть офицером. На досуге он иногда вспоминал о ботанике — о многих вещах, известных только специалистам. Даже мысль о военном училище не приходила ему в голову.

— Плох солдат, который не хочет быть полковником, — снова прозвучал тот же голос.

Это была старая умная поговорка, и Турпанов едва приметно кивнул головой. Этим он как бы подтвердил свое согласие с поговоркой, но тут же подумал, что ее произносят немного иначе.

И, видимо приняв этот жест за выражение согласия, командир полка подписал какую-то бумагу и сказал многозначительно, глядя на Турпанова так, будто именно он, Турпанов, привел эту поговорку:

— Генералом… В поговорке речь идет о генерале.

ТРУДНОЕ УТРО

Уваров рукавом гимнастерки вытер с лица пот и осторожно раздвинул камыши. Сквозь зеленую шелестящую завесу он увидел именно то, что ожидал увидеть: гитлеровцы, переговариваясь и опасливо озираясь по сторонам, толпились около полевых кухонь. Рослый, круглоголовый, со смешливым лицом солдат, забравшись на передок кухни, деловито накладывал длинным черпаком дымящийся гуляш по котелкам; он сопровождал это занятие прибаутками: подставлявшие котелки улыбались. Рядом на траве сидели солдаты и торопливо ели, стараясь опустошить и снова наполнить котелки до прихода начальства. Уваров увидел, как на краю балки появились два минометных расчета. Минометчики приостановились, удивленно тараща глаза на толпу солдат и кухни, потом, побросав минометные плиты, стволы и лотки с минами, на ходу отстегивая котелки и выхватывая из-за голенищ ложки, заспешили к кухням.

Затаив дыхание и бесшумно отпустив упругие стебли камыша, Уваров повернулся на бок и перебрался на более сухое высокое место.

Положение, в котором он очутился, было трудным. Старший повар Шурыгин, повар Коротков и ездовой Иванников убиты, кухни достались врагу. Хорошо еще, что второй ездовой Тиунов успел отпрячь и увести лошадей. И вот он, старший лейтенант интендантской службы Уваров, лежит в полувысохшем, густо заросшем камышом болоте и смотрит, как фашисты хозяйничают около кухонь.

Ранним утром Уварова вызвали в штаб бригады, и бригадный интендант полковник Шастин отчитал его за то, что он вовремя не выслал в штаб один из отчетных документов. Еще в лесу, далеко от расположения своего батальона, он услышал артиллерийские раскаты, частую пулеметную дробь, понял, что начался бой, и заторопился в часть. На опушке леса ему встретился ездовой Тиунов. Он вел две вместе связанные пароконные упряжки. Забрызганный грязью, с блуждающими глазами, он доложил, что старший сержант Шурыгин приказал ему выпрячь лошадей и постараться доставить их в тыл. Он погнал лошадей на склон балки и удачно выбрался. Кухни вывести не удалось, потому что дорога, проходившая по дну балки к берегу реки, была перерезана фашистами. Оглянувшись в последний раз со склона балки, Тиунов увидел, что Шурыгин, Иванников и Коротков залегли за кухнями и стреляют по гитлеровцам, прорвавшимся в балку с фланга.

Объясняя все это, Тиунов размахивал руками и так коверкал русские слова, что его трудно было понять. По национальности он был осетин, но в обычное время говорил по-русски почти чисто. Плохо объяснялся Тиунов лишь в минуты сильного волнения.

Уваров сорвался с места и побежал через поле. Дорога́ была каждая секунда.

На середине поля его застиг пулеметный обстрел, и он залег около заросшей репейником межи, обхватив руками низенький межевой столбик. На срезе столбика сохранилась едва приметная надпись: «Валя». Уваров прочитал ее машинально и