Такси за линию фронта - Станислав Кочетков

«Я, я…»

Эх, думаю, а лесенка? У меня ведь такая чудная лесенка была, стремянка раздвижная. Трехметровая, легкая да прочная, из авиационного дюраля. И почти новая, я ее всего-то лет за десять до войны купил, ну не больше пятнадцати! Как же я без нее буду второй этаж для внучка строить? Как мне грузы наверх подымать? Окна-то что, окна я вместо выбитых давно сделал. Рамы из дерева, конечно, не пластиковые, но дерево отличное, высший сорт доска. Тоже в подвале стоят. Оно, конечно, на второй этаж тоже окна пригодятся, но лесенка! Эх, дурья голова, забыл! Забыл про лесенку сказать! За ключами да сварочником погнался, а про самое нужное в хозяйстве, про лесенку-стремянку — и позабыл!

И тут в комнату Фомич входит. Я бы в темноте и не узнал, но этот его шоферско-таксистский запах… И, самое главное — шаги! Я ж его шаги услышал, я ж его с детства знаю, вот шаги и на слух узнаю! Значит — слышу уже, как раньше, прочухался!

Входит Фомич, почти на ощупь пробирается к моей кровати и что-то плоское мне под подушку засовывает. Думаю, фляжечку со своей фирменной наливкой персиковой, на мяте и полыни настоянной. И, вовсе уж засыпая, слышу, как он приговаривает:

«Вовка-Вовка, Володька ты мой Кузьмич! Эка ж тебя угораздило!.. И ведь и вправду герой… Под обстрелом, на трубу, на четыре с половиной метра, с лестницы, на забор поставленной, забрался. Не сверзился в темноте и газ перекрыл! Оно разошлось бы — весь поселок бы наш сгорел. Все по домам сидели, как газ загорелся, все видели, а на трубу ты один полез! Эх…»

И ничего, думаю, удивительного. Это ведь я печку запалил, это ведь я газ поджег. Значит, кому, как не мне, тушить? Стыдно оставлять другим свое дерьмо выгребать! Вот еще выдумал, геройство… Обычное дело. Я хоть и старый, но все-таки спасатель! Вот и полез спасать положение…

«А с инструментом… Ну ты и ухарь, ну и враль! Да ведь если у тебя такое дело выгорит, тебя же вся Роща на руках носить будет! Но успеть удумать, момент ухватить, и буржуя-ойвсёшника на этом деле прищучить да нагнуть! Ну ты, Кузьмич, и жук!»

А я во сне уже, считай, только думаю — а как же иначе-то? Ведь я и взаправду есть Жук! Владимир Кузьмич Жук, фамилия-имя-отчество у меня такие. И уже совсем сквозь сон: «Ну, Фомич, гад — из фамилии обзывалку сделал! Спасибо, хоть не Жучара…»

С тем и заснул.

3. Пляж

Огромное алое солнце медленно скатывалось в море, окрашивая в кровавое и микрорайон разрушенных девятиэтажек на востоке, и свеженькие новостройки в шестнадцать и более этажей на западе, и госпиталь, расположившийся в практически не пострадавшем пансионате на севере, и костерок из обломков досок и топляка у раскрытой центральной сдвижки большого микроавтобуса прямо возле мариупольского пляжа.

Двое у костра пока только-только примеривались к беседе, бросали вроде бы ничего не значащие шары фраз и вопросов, но с подковыркой и двойным дном. Фомич, медленно вороша длинной палкой картошку в углях, цеплялся к молодому худому, бородатому и волосатому, кутающемуся в когда-то белую хламиду типа плаща и сидевшему на остатках снарядного ящика:

— Так значит, ты — стример, а стример — это как пишущий и снимающий режиссер? Сам себе и оператор, и режиссер, и автор сценария, да-а-а-а? — старик с абсолютно серьезным видом уточнил и пошевелил длинной палкой картошку в золе костра.

Только глаза оставались все теми же, издевательски-смеющимися. А потом, прикуривая от затлевшей палки, добавил:

— Пишущий режиссер — это, наверное, как играющий тренер? Чтоб с диким криком «да что же вы такие тупые, смотрите, как надо» выбежать на поле и забить пять голов в свои ворота? Да? Впрочем, лишь бы не как сам себя оперирующий хирург, это очень больно и безумно обидно, — и стал вдруг задумчиво-грустным.

Собеседник, представившийся Андреем, только головой покачал и осторожно вывернул разговор в свое русло:

— Не совсем, но приблизительно да. А что, были инциденты?

— С кем, с тренером или голами?

— Ну, или с хирургом…

— Так тебе все тут сразу и выложи, да? Да кто ты такой, чтоб тебе сразу душу открывать? Ты, такой волосатый-бородатый, и вправду москвич? Чёт мне морда твоя слишком знакома, а где видел — не упомню. А чем докажешь, что москвич?

— Вправду-вправду. А лицо просто похоже, многие путают. Могу паспорт показать. С регистрацией.

— Паспорт — это бумажка! Чем еще?

— Я видел вас. Там.

— Там — это где?

— Там — это в Донецке. Там, где всегда стреляют. Между Спартаком и Октябрьским. Там поселок есть. Он еще называется…

— Роща! Роща он называется! Я там живу, и что?

— Ну, это-то я понял, а здесь как оказались? Беженцем?

— В рот тебе грязный ершик унитазным утенком наружу! Чтоб я — да беженцем! Просто так жизнь сложилась…

— Так с тренером сложилось или с голами? — проговорил Андрей тихо, протягивая Фомичу флягу. — Или не сложилось? Я же не ради интереса, я понять хочу. Только между нами.

И двое в наступающих сумерках уставились поверх углей потухающего костра в глаза друг другу, а в стоящем сбоку светло-зеленом бусике всхрапывала во сне немолодая уже женщина в инвалидном кресле. И неумолчно, негромко шумело Азовское море. Море Асов, море начала всех морей, внутреннее море русского мира…

* * *

— Ой, а чего это? — Фомич удивленно воззрился на свой рабочий стол, весь уставленный коробками, пакетами, бантиками и фотографиями вместо привычного монитора с клавиатурой и гарнитурой.

И тут же догадался, мол, не только он один знает, что для его года рождения даже по российским законам на пенсию не в шестьдесят пять, а в шестьдесят три. И пока еще не успели набежать, начать поздравлять и на пенсию выпроваживать, даже чуть-чуть обиделся. Ну как не обидеться, если вдруг так показательно стал ненужным, что аж на пенсию? Может, поэтому, увидев заставку на бывшем своем, задвинутом за коробки в угол, мониторе, уже сварливо и едко спросил:

— А кто ж такие эти «ятахи»? И почему они на укропском суржике?

— Николай Фомич, ты же сам активист русского мира, ты же знаешь, мы уже почти Россия! Вот к нам и заходит Россия, и это — Яндекс. Такси — как раз и есть Россия у нас! Ты не волнуйся, все твои