У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик

— Вот увидите, завтра-послезавтра мы отобьём гадов, война кончится, вернее, перейдёт на землю агрессора! Наши войска разобьют врага на его территории! И мы вернёмся, — так толковали жёны пограничников и красноармейцев, уезжающие от границы в товарняке всё дальше и дальше от границы.

Под мерный стук колёс в полуоткрытых дверях вагона мелькали леса, степи, перелески, виноградники. Нарядный летний день придавал событиям прошлых суток ещё больше нереальности.

«Это дурной сон, кошмар, — думала Тонечка, — вот сейчас я проснусь. Вот сейчас…»

Но поезд шёл зелёными полями, шёл под синим небом, колёса стучали на стыках, дети не плакали, притихли и удивлённо смотрели на мать, шептавшую что-то сухими губами. Кажется, молитву…

Настала ночь. Поезд шёл всё быстрее. Быстрее, подальше от границы… Тут только Тонечка позволила себе подумать о муже… Его судьбе…

«Его уже нет, — сказал в ней жёсткий сухой голос, — он первым принял удар. Он храбро бился, он исполнил свой долг. Он погиб. Тебе придётся дальше жить без него».

Но Тонечка спокойно и твёрдо не согласилась.

— Это неправда. Он жив. Я знаю. Знаю точно. А ты, — сказала она голосу, — ты — уходи.

И он ушёл, а Тонечка обняла измученных девочек и задремала.

Под полом вагона в отчаянии бились колёса: «Вой-на, вой-на, вой-на, вой-на…»

Но Тоня не слышала их приговор. Ей снилось, что уютно пылает на столе лампа, что нет никакой войны, что скоро с дежурства вернётся Гриша, и они будут пить чай… А в кроватках дремлют доченьки, и надо припевать над ними, как певала над нею, маленькой, её мама… И во сне пришли из мирной жизни к Тонечке слова колыбельной:

Баю-бай, трещит сверчок,

Баю-бай, шумит лесок,

Баю-бай, стучат часы,

Баю-бай, усни и ты.

«У-сни, у-сни», — соглашались колёса эшелона, спеша увезти прочь от войны обездоленных, потрясённых и насмерть испуганных советских женщин, детей, стариков.

Бесприютных беженцев теперь.

13. Фашистский налёт

Едут они мучительно долго. Бесконечно много дней, так кажется Тонечке. Что-то едят, больше — голодают, бегают на станции за кипятком. Одежду Тоне и девочкам кое-как собрали с миру по нитке. Но обуви не было. Только их старые и рваные уже тапочки.

Однажды вечером, возле Орла, их нагнали фашистские самолёты.

Вера — девочка любопытная и живая. Услышав в небе гул моторов, она закричала: «Наши!» — и высунулась до пояса в верхнюю щель двери вагона, замахала ручонками. Тонечка еле успела сдёрнуть её вниз, на пол, и навалиться — прикрыть Веру и Лизу собой, своим телом.

Фашист заложил петлю и, снизившись почти до уровня вагона, дал пулемётную очередь. Туда, откуда ему приветливо махала такая забавная малышка… Немец оказался смешливым, он хохотал, нажимая на гашетку, посылая смерть в вагон.

Это было только начало.

Вдруг раздались взрывы и страшный скрежет. «Юнкерсы?» — подумалось Тонечке. В один миг мир встал на дыбы, страшная сила подняла Тонечку, казалось, к самому к небу и отшвырнула прочь. Тоня потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, то поняла, что умерла.

Вся вселенная была огненной, красной, в чёрных обломках.

Взрывы, полосы огня и вой.

Боже мой, что это за вой? Как он давит на уши!

И почему детские голоса? Тонечка опять начала проваливаться в милосердную тьму. Вдруг в её обморочную истому вторгся знакомый плач и крик:

— Мама!

И пришла мысль: «Нет, я не могу так уйти, они погибнут без меня».

— Кто они? — спросила себя Тонечка.

Осознание ужасом обрушилось на неё, как небо на голову.

— Мои дочери! Мои малышки!

Усилием воли Тонечка распахнула глаза. Жизнь настойчиво ворвалась ей в душу, руша смертное оцепенение и безразличие. Вот же рядом её Верочка, испуганная, но целая и живая, теребит за руку, тянет: мол, мама, вставай!

— Верочка, где Лизочка?

— Мама, мамочка, ничего не знаю! Мамочка, вставай!

Тонечка поднялась на колени. Голова гудела, в глазах всё плыло.

«Сильно ударило, — подумалось ей, — контузия, наверное».

Непроизвольно она поглядела вверх — небо было голубое и чистое. Высоко-высоко улыбается солнце, красиво, как на картинке, плывут белые барашки… И Тоня, опять оставив землю, полетела в эту зовущую и радостную высь…

* * *

— Женщина, вы слышите?

Кто добивается от неё ответа? Неужели они не видят, что она ничего не может им сказать…

— Несите её в лес. Сама она не дойдёт.

Снова страшные взрывы! Это взорвались цистерны с горючим.

Сознание опять померкло.

* * *

Резкий запах нашатыря, и снова — плач. Тонечка с трудом сфокусировалась — это Вера. Только почему в красных сапожках? Откуда у неё красные сапожки?

Да не сапожки это — окровавленные бинты!

Верочка, рыдая, бежала босыми ножками прямо по разорванным телам, бежала по колено в крови вослед за теми, кто нёс её мать… Но тут рядом, на путях взорвались цистерны. Взметнулось-закружило огненное колесо, дикий грохот разметал вселенную на части.

И Верочка потерялась!

Потерялась во времени и пространстве…

Кто она?

Где она теперь?

Где верх, где низ?

Сознание выключилось.

Оглушённая, девочка застыла посреди смерти, огня, крови и хаоса, не в силах вообще ничего понять, идти куда-то…

— Женщина, не плачьте. Ваша дочка — вот она. Её бойцы нашли и привели. Смотрите, ноги ей уже перебинтовали…

Боже мой, Боже! Как Ты это допускаешь?

И вдруг новая мысль! Чудовищная!

«Лизочка! Где Лизочка?!»

— Все, кто может, выходите на разборки эшелона, там под обломками могут быть ещё живые!

— Конечно! Я иду! Верочка, сиди здесь вот с другими детьми, мама пойдёт и найдёт сестричку. Поняла? Никуда не ходи. Тётя за вами посмотрит. Посмотрите же? Я — на раскопки!

…Тонечка разбирает завалы. Ею оплакана кровавыми слезами каждая оторванная детская ручка, каждая отрезанная ножка… Вдруг это она, Лизочка? Некоторые раненые живы, им оказывают помощь, оттаскивают в лес. Некоторые умирают от потери крови и ран прямо на глазах ошеломлённой Тонечки.

Удивительно, что есть ещё живые после такого жуткого налёта. После взрывов цистерн с горючим.

В иступлённом отчаянии Тонечка разбрасывает обгорелые доски. Лизы нет нигде.

— Мамаша, это не ваш ребёнок? Вы кричите «Лизочка», а тут нашито на платье «Лиза Мусенкова»! Девочка хоть молчит, но живая, сами посмотрите.

Оказывается, всё это время Тонечка кричала, звала, а сама и не замечала… Да вот же она — доченька! Целенькая, только глазки странные, внутрь себя смотрят, перепугалась, маленькая. Ничего не слышит…

— Лизочка, это я,