Когда труба зовет - Олег Константинович Селянкин

Кажется, только пристал катер к мосткам, а вокруг него уже толпятся солдаты, протягивают руки к ящикам с минами. Еще несколько минут — и чиста стала палуба катера, снова поблескивала смазка на стыках железных листов настила.　

Никитенко привычно осмотрел катер, подошел к спящему майору, положил руку ему на плечо и тихо сказал:　

— Полностью разгрузился.　

Майор с усилием приподнял воспаленные и припухшие веки, недоуменно посмотрел на мичмана.　

— Разгрузились мы. Теперь куда? — устало спросил Никитенко.　

Глядя на разморенного сном майора, мичман вдруг почувствовал, что и сам смертельно хочет спать, что еще минута — и ляжет прямо на палубу.　

Майор, видимо, все еще не мог понять, где он, чего от него хотят, и недоуменно таращил сонные глаза на катер, на мичмана. И тут разорвалась бомба. Летчик, целившийся в мостки, промазал, и она, впившись в железнодорожное полотно, взметнула к небу щебень, камни и обломки рельсов. Один такой обломок упал на палубу катера. Майор посмотрел на его зазубренные края — и проснулся.　

— Кончили, говоришь? — проворчал он, раскрывая　планшет. — Тогда принимай сейчас людей и крой до Петропавловки. Вот сюда. Дойдешь?　

Никитенко молча смотрел на точку, в которую упирался палец майора. «Дойдешь?» — звучало в его ушах. Это зависит от того, нужно ли дойти. Разве можно идти, если и команды-то на катере — всего четыре человека? Троих этой ночью пулеметная очередь срезала… Да и живые уже сейчас стоя спят, а тут еще почти трое суток ходу. И чурки в бункере кот наплакал…　

— Ну, чего молчишь? — торопил майор.　

Никитенко тяжело вздохнул, завел ремешок фуражки под подбородок и сказал зло, словно отрезал:　

— Дойдем.　

— Тогда готовься к приему пассажиров, а я мигом, — оживился майор, спрыгнул на берег и побежал к черному провалу, издали заметному в береговом обрыве.　

А самолеты все бомбили город. Вот бомба упала в дом. Он словно подпрыгнул, потом осел и рухнул грудой битого кирпича. Над ней повисло облако пыли. В воздухе, будто снежные хлопья, плавали пух и перья. Не один, многие дома так рушатся.　

— Глянь, мичман, — должно быть, уже не в первый раз говорил пулеметчик Карпов, дергая Никитенко за рукав кителя.　

Никитенко оглянулся. По берегу, заваленному скрюченными рельсами, лавируя между обломков железнодорожных вагонов, шли майор, две женщины и группа детей, одетых одинаково. Шли они торопливо, поглядывая на небо, с которого ежеминутно мог спикировать на них самолет.　

— Чего стоите? Помогай! — рявкает мичман, спрыгивает на берег, хватает парнишку, который стоит ближе всех к катеру, и передает его выскочившему из рубки Загитуллину. Тот бережно принимает мальчугана.　

Никитенко казалось, что вся погрузка длилась несколько секунд. Однако немецкий летчик уже заметил оживление на берегу: один «юнкере», перевернувшись через крыло, бросился на катер. Немедленно Карпов вцепился в ручки пулемета — и белая трассирующая лента вспорола небо перед самолетом. Никогда Карпов не бил по самолетам такими длинными очередями, а сегодня — бьет. Однако Никитенко не кричит на него, не приказывает экономить патроны: он понимает, что пулеметчик отпугивает фашиста, испытывает его нервы. Немецкий летчик, конечно, не знает, что в ленте нет ни одной бронебойной пули, он видит только плотную строчку несущихся к нему светлячков и, торопливо хлестнув по катеру из пулемета, рванул самолет к туче дыма. Карпов для страховки бьет ему вдогонку.　

— Понимаешь меня, мичман? — спрашивает майор. — Эти ребята — воспитанники детского дома. Их друзей ночью погрузили на катер, да немцы утопили его… Эти все видели… А на том берегу немцы разбомбили железную дорогу. Доставь ребят в Петропавловку. Военный Совет за этим следит. Да слушаешь ты меня или нет?!　

Никитенко слышал все, но разговаривать было некогда: едва исчез в туче дыма первый самолет, как на катер бросился второй. Желтобрюхий, с черными крестами «юнкере» падал на катер, казалось, намереваясь раздавить его своим весом. Навстречу пикировщику с катера теперь тянулись уже две трассы: это Загитуллин схватил ручной пулемет и пришел на помощь Карпову, который опять не жалел патронов.　

Никитенко торопливо козырнул майору, шагнул в рубку и крикнул мотористу:　

— Полный назад!　

Катер дрогнул и отошел от мостков. В это время фашистский летчик дал очередь. Пули прошили фанерную рубку, одна из них обожгла плечо мичмана. Еще мгновение — и самолет, тенью мелькнув над катером, ушел к городу. В рубку вернулся Загитуллин, взялся за штурвал, скупо бросив:　

— Атаки отбиты.　

Ошибся Загитуллин: вывалившись из-за домов, теперь на катер пикировали два самолета. Никитенко увидел их в тот момент, когда рулевой открывал дверь рубки. Увидел — и сразу ему стало ясно, что еще мгновение — и обрушат летчики свои бомбы на катер. Мичман резко переложил руль на борт и, отшвырнув Загитуллина, метнулся к переговорной трубе.　

— Самый полный назад! — крикнул он.　

Теперь опять к штурвалу. Но на пути — одна из женщин.　

— Товарищ командир, — начала она.　

Секунда промедления решала судьбу катера, судьбу детей.　

— Марш в кубрик! — заорал мичман.　

Женщина с недоумением и испугом посмотрела на перекошенное яростью лицо мичмана, обиженно поджала губы и шагнула на трап, ведущий в кубрик. В это время рядом с катером, у его левого борта, взорвалось пять бомб. Катер положило на борт. Женщина успела заметить желтую волжскую воду, пенящуюся у иллюминаторов, и свалилась на палубу.　

Когда катер выравнялся, женщина поднялась. На нее с удивлением смотрели испуганные дети. Ей стало до слез обидно и за грубость мичмана, которой она не находила оправдания, и за свое падение.　

— Злыдень, — прошептала женщина и уселась рядом с ребятами на матросский рундук.　

2.

Город скрылся за поворотом реки. Видна только дымная шапка, нависшая над ним. Спокойная Волга несет катер, кажется, что все страшное позади. Но и сейчас у него три врага. Первый — фашистские самолеты. Они рыскают над Волгой, стараясь найти притаившиеся пароходы, баржи и катера. Нашли — немедленно в крутое пике. А еще через несколько секунд обрушатся на людей бомбы, дробно застучат пулеметы.　

Второй враг — магнитные мины, которые лежат где-то в зеленоватой глубине. Может быть, и проскочит катер мимо них, а может быть… Все может быть на войне да еще с таким коварным, хитрым врагом.　

И третий враг — желание спать. Давно ли миновали самое опасное место, давно ли отвалился в сторону последний самолет, пытавшийся расстрелять катер, а Загитуллин уже опять еле таращит сонные глаза, опять Карпов смотрит на небо, пьяный от усталости. Только Никитенко крепится. Да и не до сна ему. горит и ноет раненое плечо, а еще больше