Линия соприкосновения - Евгений Журавли

– Тук-тук! Приехали… – Оля вопросительно смотрит на меня. Как-то на автомате доехал и даже запарковался.

«Для обработки – бетадин-йод раствор; нано-асептика серебро – блестящей стороной на рану под широкий бинт 5 дней; перерыв 3 дня – мазь левомеколь; снова серебро 5 дней; потом мазь левомеколь; атаракс – полтабл. на ночь».

– Не знаете, где плотник живёт?

– Не. Самим бы…

* * *

Трогаемся. То тут, то там мощно ухает арта.

– Не пора ли надеть броню? – осведомляюсь я. – Настаиваю. Приказываю.

Наши бронежилеты мирно лежат на пассажирском, каску вообще не помню, когда надевал. Это против правил.

– Ну если ДРГ залетит, всё равно капец же, – говорит Ольга. – У Юры хоть пистолет есть. Нам бы гранату.

– Я про артиллерию. И поглядывай дроны. Это вероятней.

Оля стучит пальцем по очередному перлу бортовых записей: «Обуться в простую обувь, не носить двух одежд». Усмехается. Точно как про нас.

– Да что артиллерия. Недавно ДРГ высадилась, целый посёлок захватили. И волонтёров расстреляли. Хоть гранату иметь.

– Тебе-то зачем граната? Пожалеют, женщина.

– Этого и боюсь.

– Блин, не надумывай.

– Вот-вот. Надо.

– Да у меня есть, успокойся.

* * *

Броники так и остаются лежать невостребованными. Трудно заставить себя быть в экипировке рядом с несчастными и незащищёнными. Словно возвести границу. Вот и следующий адрес. Двор, окаймлённый угольными сарайчиками, истоптанный палисадник, блочный восьмиквартирный дом. Нам на второй.

– В пятнадцатом году пришли, зарезали, – вздыхает хозяйка, не отводя взгляда, цепко выцеливая глаза в глаза.

Оля кивает, видно, слышит не первый раз. В конце концов, главное – уделить внимание людям, дать выговориться. На губах пациентки полуулыбка, похоже на истерику.

– Я уж десять лет как на пенсии… Вообще завклубом была… В Константиновке.

– Наверное, знаете, где там плотник живёт?

Та лишь качнула головой. Или не слышит.

– Потом сюда. А здесь не шумно, людей нет. Сначала думала – хорошо, а потом поняла – дичаю. Дичаю без людей… А потом наши пришли…

– Поднимите руку, – говорит Ольга, но та, кажется, не слышит, я помогаю придержать.

– Бои были, ой… Помню, он пришёл, соседский, ещё мальчишкой знала, попросил у меня матрац или что-нибудь, хочу, говорит, у себя в доме переночевать. Я ему – как же, там же разбито всё, небо видно, дождь капать будет…

– Вот так, ещё немножко, – поворачивает её Оля.

– … а он – ничего, зато в своём доме, знаете, сколько ждал этого? Вот так было… Ох и радовались же. Ничего от посёлка не осталось, но радости-то… Забавно.

Забавней некуда.

«Клопидогрел 75 – 1 таб. после еды вечером; троксерутин 300 – по 1 таб. 2 р. в день; троксерутин-мазь 2 р. в день».

* * *

– Извините, не знаете, где плотник живёт?

– Тесляр? Тесляра у нас нема. Але кум у мени рукастый. Треба чого?

– Это же Константиновка?

– Так.

– А военные здесь есть?

– Ни. Але близько е. У Васильевки стоять, у Николаевки.

– А другая Константиновка рядом есть?

– Е ще як на Васильевку. Так треба вам що чи ни?

Едем дальше. В грузовом лежит небольшая коробка с непонятными химическими надписями – дефицитные медикаменты, которые ждут в госпитале. Нам запрещено фиксировать адреса госпиталей, делать о них записи. Как только о них становится известно широкому кругу, туда прилетает ракета, обычно даже две. Прячутся и от местных, и от внешнего взора. Занавешенные окна, минимум наружных перемещений, упрятанная охрана – казалось бы, типичное заброшенное административное здание. Локацию мы объясняем друг другу на пальцах, стараемся приезжать туда с наступлением темноты, без фар и лишних глаз. Сегодня, очевидно, тоже не приедем рано. Может, и канонада утихнет.

– Ты понял, где они сказали, лежачая, к которой никто не приходит?

Окраина рабочего посёлка, небольшие серые блочные дома. Скученная шпана провожает взглядом и, определив место остановки, осторожно подтягивается к машине. К счастью, за больной ухаживает соседка – молодая всклокоченная женщина с большими невыспавшимися глазами. «Хоспади, за шож ж это всё?» – тихо причитает она, пропуская нас в комнату. «Не знаете, где плотник живёт?» – спрашиваю на ходу. Задумывается на миг, отрицательно качает головой.

Лежачая старушка в совсем плохом состоянии. Смотрит в потолок и уже просто молчит, приоткрыв рот, будто в болезненном немом крике, пока переворачиваем её, чтобы осмотреть раны.

Качнулась сухая рука, что-то прошептали губы. Оля колдует у поясницы, наклоняюсь к чёрным точкам старческого лица.

– Не обманывайте детей… Больше… никогда не обманывайте детей… Никогда… – тихо хрипит она.

«1. Обработать дно язвы – хлоргексидин; 2. Далее на стерильную салфетку – левомеколь под повязку на несколько часов; 3. Повязку снять, снова промыть хлоргексидином; 4. Дать подышать несколько часов; 5. Повторно левомеколь. Места покраснений – мазь метилурацил».

* * *

Притихшая разновозрастная детвора столпилась в сторонке, тихо обсуждая нас. Подхожу к машине, достаю записнушку, делаю вид, что ставлю пометки, обращаюсь к ним:

– Ребята, ну-ка подойдите. Какой адрес?

Те подходят, неуверенно называют.

– У меня проблема, – нарочито серьёзно продолжаю я. – Осталось много конфет… Здесь написано: «Отдать тем, кто умеет делиться». Не знаете таких?

Те переглядываются, ещё не понимая, что происходит. Открываю багажник, вытягиваю штатную коробку, освобождаю место в кузове, чуть отхожу. Делаю театральную паузу, кричу: «Налетай!»

Поначалу растерявшись, ребята набрасываются на подарки. Подсовываю им в руки пустую коробку, в конце концов конфеты собираются там, на руках у остроносой мышиноглазой девчонки.

– Обманул детей, – говорю, когда тронулись. – Хоть и шутливо. Ничего ведь не написано. Это считается за обман?

– Не знаю даже. Зато целое приключение. Сколько им радости.

– И снова ведь обману, хочу или нет. Потому что это кажется хорошим. Всегда обманываем.

Ольга молчит, разглядывает унылые домики за окном.

– Ведь даже когда разговариваем друг с другом, здесь и сейчас, не говорим всей правды, не озвучиваем вслух всего того, что вокруг происходит. Весь этот капец…

– Значит, всё повторится, – говорит она.

* * *

Подъезжаю к единственному магазинчику. Здесь точно всех знают. Выхожу, здороваюсь. Несколько селян неспешно обмениваются новостями и рассуждениями, лениво курит в проёме продавщица, вытянула шею кошка на картонных коробках.

– Здрасте. Армейские есть в селе? Нам бы офицера…

– Не, нету.

– Скажите есть в селе, кого называют «плотник»? По работе или с такой фамилией, прозвищем?

Долго совещаются, перебирая кумовьёв и знакомых, их ближнюю и дальнюю – родню:

– Не. Тоже нет.

– А есть рядом ещё Константиновки?

Выясняется, есть, но неблизко. Советуют на Васильевку и там спросить. Есть ещё возле Михайловки, но та совсем маленькая, навряд ли там найдём офицера, не говоря уж про плотника. На всякий случай зарисовываю схему обоих. Благодарим, прощаемся. В боковые зеркала вижу, как нас долго провожают взглядом. Будет им что обсудить. Всё слишком непонятно. Все чувствуют – прямо сейчас происходит что-то большое. Никто не знает что.

– Слушай, а тебе не кажется, что возле Васильевки обнаружатся другие Константиновки, рядом с которыми Михайловки, после которых другие Васильевки по пути на Константиновки? И так до румынской границы…

– Ну что ж поделать. Придётся объехать их все.

– До дома, где живёт плотник?

– До дома, где живёт плотник.

Пейзаж с тетраэдрами

«Дывись», – говорю Мите. Это значит просто «смотри», уже нахватался их слов. Тот смотрит, дивится. Инсталляции, громадные изображения, непонятные геометрические структуры, свисающие из-под софитов. Конечно, не понимает, что это вообще и для чего.

Когда ехали сюда, ночью проезжали Ростов. Митя впервые увидел большой город. Машины, люди, огни. «А що за мисто? Це празник який? Можна в ночи гуляты? Не охороняють? Николы такого не бачив. Назад тут же поидем? Розбудыти тоды мени? Ще раз. Розбудыты?» Короче, просил его разбудить, если ещё раз когда-нибудь здесь поедем. А когда