Линия соприкосновения - Евгений Журавли

выходить. Бывало, электричество отключалось, сразу хватались, но я, слава Богу, ощутимых землетрясений не застал. Сейчас уже не вспомню – находилась чья-то рука рядом или нет. Это было давно. В прошлой жизни. В другой стране. В этой же самой стране, но другой.

«Каждое следующее действие алгоритма непредсказуемо. Но все результаты всегда находятся строго в одной области значений. В математике это называется аттрактор. Природа действует также – лепит во все стороны, нет идентичных листиков или снежинок, но в итоге…»

Уже вчера понятно было – начинается. Всегда одно и то же. Только обстоятельства разные. «Чего ж сидели до последнего?» – «Да вот, думали как-то пронесёт». И детей не отдала. Вот же. Упрямые. Самые упрямые здесь и собрались. Селяне эти, и Юра, и те, кто в рации говорит, и противник. Непонятно, кто победит. Но главная сторона – этот самый бог войны. Он же – закон больших чисел. Им будет взято строго по алгоритму. Уже примерно понятно сколько. Но неизвестно – кого именно.

Темнеет. Детей жалко. Вот бы хоть какой знак.

«Не нужно пытаться победить автомат. Нужно лишь взять выигрыш, предусмотренный его системой».

– Ну? – поднимает глаза Юра. Оценивающе оглядывает нас. – Хэ! – крякает он, с размаху бьёт ладонями по коленям, поднимается с кривой улыбкой.

Ишь, чёрт. Опять придумал, как обхитрить.

– Пора, – говорит Юра.

У дома, где живёт плотник

– А у вас там плотника, случайно, нет?

Старик, указываемый в наших списках как «дядя Ваня», тяжело опускается на массивный табурет. Неряшливая просторная кухня сельской хаты, скрипучие полы, провислые дверцы древней мебели, когда-то белый тюль мутного окна. В примечаниях стоит запись «Купить по дороге батон хлеба», в возрасте восемьдесят пять тяжело ходить в магазин. Два ароматных батона лежат на цветастой клеёнке стола, душевнобольная дочь притихла, сидит в стороне, нервно навострила уши. Она ослепла год назад от разрыва снаряда, прилетевшего в огород. Ей шестьдесят, суха и крепка, постаревшая копия Маугли, незрячая и пугливая, готовая выть и снова вцепиться напряжёнными руками в свитер отца. У «дяди Вани» ещё две дочери в Днепропетровске, говорит, хотели бы, но не могут приехать. Им под шестьдесят. И другая реальность из телевизора.

– У нас нет. Вроде в Константиновке есть. Не в этой, что рядом, а в другой, – отвечает Ольга, примостившись с листком на облупленную кирпичную печь. – Нам там адрес так указали: «У дома, где живёт плотник». Сегодня там будем. Заодно спросим. А что у вас? – Ольга крупными буквами пишет старику памятку, что и когда принимать.

– С крышей совсем беда, – кряхтит «дядя Ваня» и слезливыми старческими глазами смотрит на несчастную дочь. – Устал уже жить.

«Фенибут 250 – 1 таб. в день; бисакодил 5–2 таб. на ночь 5 дн., далее 1 таб. на ночь; мазь – офломелид 1 р. в день под марлю».

«Призвал двенадцать начал посылать их по два». Ольга зачитывает вслух чью-то надпись на потолке нашей газельки. Рядом, разными почерками, самые важные телефоны и схемы проезда, ведь связи всё равно нет.

– Не знаешь, к чему это написано? – поворачивает взгляд. – Как про нас прям.

Ольга – красивая интеллигентная женщина за сорок, аккуратная и чёткая, – приехала сюда год назад на время отпуска. В её привычке общаться с окружающими с приветливой заботой, как с пациентами или детьми. Но в черноглазой улыбке порой мелькает такая грусть, что нутро пробирает холод. Узнав количество нуждающихся, Ольга проработала два месяца. Вернувшись к себе во Владимир, как-то подстроила личные дела и приезжает с тех пор ежемесячно примерно на неделю с уже готовыми наборами медикаментов. Многие больные стали постоянными подопечными, едем по проработанному списку. К тем, кто не имеет возможности получать заботу от государства. Туда, где государства нет.

– Простите, как на Константиновку ехать? – притормаживаю возле мужиков, ковыряющих что-то на придорожной площадке. Мотоколяска, остов жигуля, несколько агрегатов на земле. Что-то конструируют из доступных запчастей.

– На Михайловку, а там на развилке направо. Чи какую Константиновку треба?

Оказывается, есть большая и две малые, а ещё возле Михайловки и возле Васильевки.

– Не знаю. В одной мы уже были, но это сзади. Нам в ту, где плотник живёт.

– А где живёт плотник?

– В Константиновке.

– А в которой?

* * *

Разбомбленный сельский дом, как и все вокруг. На половине строения – латаная крыша, покачивается занавеска в проёме двери.

– Тут с онкологическим прошлым, – тихо поясняет мне Ольга. – Надо аккуратно, похоже, началось метастазирование. Тук-тук, есть кто?

Осторожный взгляд, сухие, чуть трясущиеся руки старушки.

– Ой, не ожидала вас. Прибралась бы.

– Ничего. Давайте-ка посмотримся, – говорит Ольга.

Внутри неожиданно чисто, ничего лишнего, всё строго на своих местах. Снимаю обувь, прохожу в гостиную. В углу на полочке дремлет деревянная иконка, по сторонам от неё, на стенах, по две полотняные. Дом, не разделённый на два, устоит. Громко тикают в пустом пространстве часы.

– Возьмите вот… Иконку. Сама вышила, – удерживает хозяйка на выходе. – Тем более Троица. Ведь как раз. Ну это. Я бы, конечно, по-другому. Но. Не знаю даже. А крыша, дом… Это ладно всё. Плотника бы только. Да ладно. Вот другое, это да… Люди же… Это никогда. Это не простить.

«Габапентин 300 по 1 таб. 3 р. в день; линкомицин 500 по 1 таб. 2 р. в день 7 дней после; диклофенак ретард 100 – 1 таб. 1 р. в день после еды; триметазидин 80 – 1 таб. 1 р. в день 60 дней; при сильной боли – дексалгин 2 куб.».

* * *

Здесь люди часто дарят друг другу освящённые иконки – вот, мол, пусть будет тебе защитник такой-то. Вполне их понимаю, если честно, не знаю, на что ещё они могут надеяться. Перепадает оберегов и нам. В бардачке газельки уже пантеон святых. Но есть рукодельники, которые сами для души или под заказ вырезают, пишут или вышивают образа.

– Оль, заметила? С некоторых пор нам дарят иконы, где выписана ты.

Чистая правда. Дарёные лики теперь стали подозрительно похожи на нашего врача. Здесь её ждут. Надеются.

– Святая женщина… – добавляю в шутку.

Она задерживает взгляд, поджимает свою обычную улыбку, отворачивается к стеклу.

– Только не называй меня больше святой. Такая святая, закачаешься.

Зашуршала обёртка, хрустнула плитка шоколада. На меня не смотрит, взгляд в потолок. «Получили вы эти дары не в награду и не за труды…» – написано там.

– Давай, если через Михайловку, заедем, сала копчёного возьмём, – переводит она тему. – Лучшее в мире, проверено. Там пациентка одна, мы ей кресло-коляску привезли, она всё не верила. Говорила, уже много волонтёров приезжало, обещают, а всё никак. И вообще, говорит, как же вы привезёте, мост через Васильевку перекрыт, это как-то объезжать с Запорожья… Только потом я поняла…

– Бабуся думала, ты с украинской стороны?

– Да. Потом, когда медикаменты выписывала, объясняла, что вместо прежних даю русские аналоги, тут она и говорит – а ты что, русиночка, что ли?

«Русиночка». Красиво. Реальность поменялась, а старики и не в курсе…

– Не сама делает сало. Но угостила и посоветовала. Там вся Михайловка коптит. Особые рецепты у них… Притормози, давай у местного спросим.

– Скажите, как на Михайловку? – торможу возле мужика, ведущего велосипед.

– Эт смотря на какую, – чешет под кепкой, прикидывая, сколько назвать Михайловок. К багажнику примотано ведро, в котором топор и ножовка.

– Нам вообще-то в Константиновку…

– Прямо на Константиновку и правьте. Сейчас вроде не стреляют.

– А вы не плотник, случайно?

– Не… Скажите, надолго это всё?

* * *

Следующая старушка долго открывает дверь. Еле двигается, опираясь на палочку, но разговаривает чётко, голова в порядке. В квартире очень чисто. На расспросы о здоровье пожимает худыми плечами, не жалуется, ничего не просит, только хочет, чтоб ей вернули сына. С её слов, он в районной больнице с эпилепсией.

– Сына можете мне привезти? – в конце любой фразы повторяет она.

Ольга уговаривает осмотреться, достаёт приготовленный для неё набор лекарств. Бабуля смущается, когда я ставлю в прихожей пакет