Чемодан из музея партизанской славы - Марк Яковлевич Казарновский

полу. Для чего он часто ездил в Варшаву и, приезжая, проводил подробный инструктаж нам, молодым, по линии публичных домов. И излагал иную информацию такой направленности, что приводило наши неокрепшие тела в трепет. Особенно, когда чертил, как пройти к тому или иному «интересному дому».

Теперь же передо мной сидел худощавый, видно очень уставший мужчина. С грустными глазами. Руки держали автомат, конечно, немецкий «шмайсер», и он ни разу автомат с колен не убрал.

– Ты что, Мойше, так и спишь с автоматом? – попытался я натянутость беседы перевести в более легкую тональность.

Мойше шутку не понял совершенно и даже не ответил мне. Он просто покачал головой и, вздохнув, произнес:

– Ну и врать же горазды люди. Такого я о тебе наслушался, сидя здесь, что в пору было ехать в ваше гетто, да и вешать тебя под барабанный бой.

Говоря все это, он даже не улыбнулся.

– Давай вот что сделаем. Пока располагайтесь в лагере, я введу тебя в курс местной нашей жизни. Не буду скрывать, проверим твой рассказ. Если все правда, то вперед, на борьбу с гадом. Если подтвердится информация о твоем участии в селекциях и других действиях в помощь немцам – пеняй на себя. – Он помолчал и сказал тихо: – Я лично склонен тебе верить. Все-таки привез почти 70 человек. Если ты не уверен в себе, своей совести, то бери чемодан и уходи из лагеря. Пока еще не развиднелось. Но предупреждаю по-дружески – ни к крестьянам местным, ни к польским партизанам просто лучше не подходи. Они убивают, даже не обсуждая твою жизнь. Жид – это значит смерть. Если останешься, я подробнее тебе всю ситуацию нарисую. А сейчас, извини, сосну хотя бы час – другой. Хм, думал ли ты, что мы утром уже давно не молимся. Все, спать.

И я, даже не спрашивая разрешения, сразу уснул. На нарах, где матрасом была хвоя.

Утром я знакомился с лагерем. Все вроде хорошо. Для обороны. Очевидно, был военный у Мойши, грамотно сделаны и сектора обстрела, и землянки в три наката. Но меня тревожило другое. Лагерь, конечно, не продержится и несколько дней. Да и куда деваться пожилым, больным. А если раненые. С боеприпасами, вероятно, тоже проблема. В общем, вечером встретился с Мойшей. Хотел, во-первых, послушать решение его и товарищей обо мне. А во-вторых, если решение будет в мою пользу, рассказать защитникам всю опасность такого большого лагеря гражданских лиц.

Мойша на этот раз был оживленнее.

– Ну, Фишман, мы все обсудили. Заслушали аж двадцать пять человек. Наш вердикт – ты молодец. Фабрику сделал и жил по совести. Поэтому с этой минуты ты член нашего отряда «с правом ношения оружия». – И он заразительно засмеялся.

– Вот, держи, – и передал мне «Шмайссер» с рожком, полным патронов. – Немецкую ефрейторшу, что все проверяла, отозвали. У нее родители большие шишки в Берлине.

На минуту Мойша стал похож на прежнего, только-только вернувшегося из загула в Варшаве. Но – только на секунду.

– Далее, паны хорошие. Я понимаю, что лагерь наш разросся и очень уязвим. Нас же, бойцов, очень мало. Поэтому я завтра утром с двумя бойцами уеду на встречу с русским офицером, Колькой. Обещает оружие, да и людей. Тогда будем принимать решение о расквартировании лагеря.

А сейчас я хочу попить чаю с Фишманом и посвятить его в наши лесные и партизанские дела. Все может случиться. Сегодня – я начальник. Завтра – может он, либо кто другой.

Эх, как в воду глядел. Но пока чай с ватрушками был очень кстати, а ситуация, которую нарисовал мне Мойша, просто повергла меня в шок.

Ей Богу, в гетто мне никогда не было так страшно, как после беседы с Лихтенбергом. На секунду мне показалось, что все было зря. Но – на секунду.

– Вот смотри, Фима. В Польше только в 1943 году стали появляться партизанские отряды. На нашу беду. Как? Да вот так. Сильна в лесах армия Крайова[22]. Организована, военных много. Но с немцами почти не воюет, ждет, когда Советы придут. Вот тогда она, как муха на воле, и заявит – и мы пахали. Но главное, Фима, эта Армия Крайова беспощадно бьет нас, евреев. Везде, даже иногда с германом сговариваются. Докатились! Бьют нас везде, где возможно и где невозможно. Смотри, не попадись к ним, «братьям по оружию». Убьют моментально.

Еще в лесах бродят батальоны Хлопске[23]. Им хорошо, лес – их родное место. Бродят, крестьян обирают. Но главное, ищут нас, евреев. Убивают сразу, даже в разговоры не вступают. Все золото ищут.

Даже не знаю, что опаснее. Еще крутятся Первые Народные Силы Збруйне[24]. Те же фашисты – охота реально на евреев. И выгодно, и безопасно.

Что я еще тебе не сказал? Да, польские отряды рабочей партии. Эти хоть воюют с немцем и нас не трогают. Более того, даже призывают объединяться.

Вот теперь смотри. В лесу за нами охотятся: немцы, польские полицаи, литваки, украинские полицаи. Затем, с другой стороны, АК, БХ, правые силы, наконец, просто местные крестьяне.

А нас всего-то ничего. Если бы они не были трусливы, задавили бы нас всех зараз. Но боятся, знают, как собака огрызается, коли в угол загонишь.

Вот нас все эти твари в угол и загоняют. Но – бояться.

Например, крестьяне наших нашли и побили. Стариков, детей, женщин. А через день-два горят их села-хутора. Никого живых не выпускаем.

Что, скажешь жестоко? А не трави и не уничтожай нас. Мы – люди. И люди с совестью, которой у них нет и никогда не было. Вот и получается. Нас окружают. Нас бьют. Но и бояться.

Ладно, спи опять у меня. Я завтра с русским офицером, Колькой, встречаюсь. Обещал мне оружие продать. Хоть и не верю никому, но рисковать нужно.

Давай спать.

Глава XIII

Альбом № 4

 Еврейские партизаны. Отряд Мойше Лихтенберга