журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко

Он еще долго руками размахивал и говорил. Я еще долго не верил и какой-нибудь мелкой пакости ждал. Потом взял и поверил. За мной такое водится.

А что? Вот тебе говорят, что испытаем-ка мы тебя на телепатическую способность. И долго голову морочат. Мало кто не попадется на удочку... Игра такая есть. Там все умные, один насчастный „телепат" — кретин кретином... Или еще всякие там разыгрыши. Самвел, когда его разыгрывали, очень оскорблялся. А я нет. Я так думаю: меня разыграют ведь всего один раз. Зато я потом — ого-го! Этим самым разыгрышем сколько раз пользоваться смогу!

Поэтому я и поверил. Но в пределах разумного.

Этот... полупрозрачный чуть успокоился, кепку аэродромную снял (лысый!), обмахивается облегченно, как веером. Перенервничал. Да и жара... Говорит:

— Вапрос давай!

Я его сразу — про самвеловский голос. На засыпку. Думаю, если это все-таки Самвел, то должен он именно сейчас откуда ни возьмись свалиться и заржать. Ага, купился!

Нет, ничего такого. Не сваливается Самвел. А этот... из урны объясняет, что нарочно знакомым голосом заговорил, чтобы меня не испугать. Убедительно?

Тогда я его — про внешность. Если сигарета-семечко-анабиоз-Индия, то почему не чалма и борода или там сари, а совсем по-другому? И акцент тоже...

Он помолчал, вздохнул. Говорит:

— Мутант... И честно хочешь, да? Нарочно! Специально! Ты Баку скучал, я Самвел притворял, тибе приятный делал — ты мне доверял.

Я и правда по Баку скучал. За все три года, как отца сюда перевели, так и не привык. Хотя кое-что успел усвоить. Усвоил, что когда шашлычный дух разносится, то это просто мусор жгут. Усвоил, что если огурцами на улице запахло, то это и не огурцами вовсе, а корюшкой. И не корюшкой, а весной. А когда — арбузами, то морозом и зимой... И что брынза — это брынза, а никакой не сыр. Сыра нет, говорят. А это? Это же брынза, вы что не видите?!.. И в траве белесые пляжники по весне загорают не потому, что там тепло, а потому, что там суббота. Невзирая на холодрыгу каждый старается свой кусок загара урвать... Усвоил. Только от Баку так и не отвык.

Кстати, откуда он про Баку знает?

А он, оказывается, много чего знает. Он, оказывается, мудрый. Он, оказывается, пока в своем семечке анабиозил, все думал и наблюдал. Ему, оказывается, анабиоз — не впустую. Он, оказывается, наперед видит, предсказать может. Но не может... Табу! Зато желания исполнять — это он запросто! Не как Хоттабыч — чтобы верблюды и дворцы ниоткуда. А как камень у дороги: налево пойдешь, направо пойдешь.

Такой... регулировщик.*И не чудеса это, не как в сказке. Просто у него жизненный опыт. Говорю же, регулировщик. Стоит себе на перекрестке и показывает куда ехать, чтобы доехать по адресу и в обрыв не кувыркнуться и в лоб никому не врезать. Главное, подфарником ему мигнуть: куда, собственно, хочешь. А он тебе — зеленую улицу. Регулировщик насмотрелся на все эти перекрестки, трассы, „зебры“ — он наперед знает. Вот и Хоттабыч мои тоже насмотрелся за свою многолетнюю спячку и может... Только скажи, куда хочешь ехать — он тебе покажет, как добраться. А если добрался куда хотел, а потом еще Куда-то появилось желание, то... Достаешь из пачки сигарету. Из той самой пачки. Куришь и думаешь. Даже вслух he надо.

Короче, одну уже выкурил. И таким образом из нее этого небритого мутанта и выкурил.

Теперь думай...

А что думать, если ты со своим удрученным лицом и белыми брюками сидишь и полупрозрачного слушаешь, а она — в библиотеку, к портнихе, еще куда... Был бы этот йог на самом деле многосильным, он был сделал, чтобы... чтобы... Все-таки я же с Гливанной хорошие отношения поддерживаю на перспективу. Как с будущей тещей.

Он зубами своими сверкает:

— Малщик! Савсем малщик еще... Базар идешь, цветок пакупаешь красивый...

— Потом? — спрашиваю уже озлившись.

Тоже — мудрец! Мальчик я ему! А?! Тысячу лет в семечке проторчал и аж до букета додумался!

— Потом: смотришь — увидишь! Верблюд с неба хочешь? Верблюд нет. Чудеса нет. Опыт есть, да. Сигарет есть, да. „Wills". Надо — кури... Вообще-то вредно... Думай сначала, потом кури. Но вообще-то вредно.

Так я с консервной банкой и остался. И брюками осторожно-окрашенными. Дым из урны сам прекратился. Как отстригли. И нет никого. Пусто!

И я как раз тогда купил тюльпаны. Конечно, не потому, что этот... сказал. Я и сам собирался как-нибудь Вику оцветочить. Только повод искал. Вот и... Переоделся только.

Иду на рынок, сам себе хихикаю: давай, давай! Цветочки! Она тебе ничего не должна, а ты ей — здра-асьте! Тут вам цветочки!.. Под каким соусом, между прочим, их вручать? Подождать, что ли, пока она в свой иностранно-педагогический поступит? Тогда по поводу блестящей сдачи вступительных, благодаря неусыпной работе в библиотеке и... Ага! Она завалит сочинение — и тут я с букетом. Очень кстати!.. Нет, не завалит. У кого родичи в долголетних закордонно-командировочных нетях пребывают и только на пару месяцев отдохнуть возвращаются, у тех не бывает завалов в иностранно-педагогический. Язык Вика знает отлично. И свой и не свой.

Только за две недели, что до вступительных, цветочки мои завянут. Особенно по такой жаре.

Нет, надо же! Точно, от Баку отвык. Асфальт не плавится, плюс тридцати нет. А я — жара!

.. .На рынке — уже сезон. Помидоры, черешни... Но до бакинского базара далеко — там все грудами, цвета и запахи в кучу, шумно и гамно. А тут все пирамидками аккуратными, маленькими. И не попробовать... Мы с Самвелом на большой перемене завтракать бегали на базар. Вдоль ряда пройдешь, у каждого по штучке-две выдернешь на пробу. И сыт... А если здесь одну выдернуть из пирамидки, все рухнет. Время есть. Пирамидки хрупкие, долго складываются. Потому что покупателей нет. Дорого все-таки.

Но мне не фрукты-овощи. Это я так вспомнил. Накатило. Есть с чем сравнить.

Ну, значит, тюльпаны. Выбрал. Этого добра летом на рынке навалом. Иду с букетом. Куда девать, не знаю. Ветерок — а у них стебли ломкие. А держать эти тюльпаны хочется небрежно и независимо. Как газету трубочкой. Чтобы тетеньки понимающе не улыбались, а дяденьки понимающе не подмигивали: знаем, куда молодой человек торопится! ах, какой букет прекрасный!

Еще бы не прекрасный! Всю пятерку ухлопал! Теперь опять у отца просить. Ему не жалко, конечно. Только пусть я