журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко

в кухне добелить и пол вымыть в избах. Мишка-Керогаз вон уже прошел, свет скоро загорит. Вставай давай, а то спихну. Потом некогда будет — на Пятачок, да к бригадиру за конем побежишь... время просить, пока с похмелья он, опохмелится — не допросишься.

Сказала Марфа так и вышла из избы. Семен нехотя поднялся и стал одеваться.

В полдень осеннее солнце, пробегая промытые к зиме стекла окон, теплыми, благодушными пятнами ложилось на натертый с песком до желта, еще влажный пол передней. Стены и потолок выбеленной только что кухни сияли. Марфа, выжимая в ведро тряпку, думала, какие коврики ей бросить на кухне, какой — у порога и какою скатертью накрыть праздничный стол. Как завтра разместить гостей? — вот Марфа думала еще о чем.

К дому, разрезая колесами жирную грязь, подкатила телега, запряженная гнедым, приземистым конем с коротко стриженой гривой. На дуге беспечно золотился и радостно позванивал колоколец. На. телеге по одну сторону сидел правивший Семен, по другую — его приятель лучший, Чеку-нов Константин.

— Тпрр-рр, милай!

Конь ткнулся мордой в ворота, морду отдернул и, чуть спятившись, остановился. Испуская пар, просыхающие на солнце ворота блаженствовали от тепла, только поэтому, наверное, к нахальной выходке коня и отнеслись спокойно — не заворчали.

— Товариш-ш лейтенант!! — позвал Семен. На фронте Семен не был, в армии не служил и в воинских званиях не разбирался, а „лейтенант“ — возможно, потому, что слово это для него звучало значительно и более подходяще относительно жены, чем любое другое из военной табели.

Марфа бросила в ведро тряпку, распустила подоткнутую юбку и, вытирая руки об нее, направилась к окну.

— Марфа! Я поехал, — доложил Семен. — Вынеси-ка дождевик, на всякий случай... и... Стой-ка, стой!

Марфа кивнула вопросительно. Семен продолжил:

— й бражки литрочку там.

— А две не хочешь?!

— Да не мне-е-э, — заёрзал Семен на телеге. — Ты посмотри-ка вон... Марья Костю за поросятами в Чалбышеву отправила, а куда он такой... без опохмелки-то... вон как карёжит, разве ж можно!

— Дак Марья пусть и опохмелит! — крикнула Марфа, разглядывая через слегка искажающее стекло Костю.

— Марфа! В похмелье-мать! — взмолился тот, сложив руки, словно перед святым ликом. — Дома ни капли, как в пустыне! Ублажи. Век помнить буду, ей-богу.

— Больно надо, — и Марфу в окне не стало видно. А через несколько минут она появилась в воротах с дождевиком и банкой бражки, заигравшей на свету оранжево.

Семен подмигнул исподтишка Косте, взял у Марфы дождевик, бросил его на телегу, затем с крайне безразличным видом принял из Марфиных рук банку и передал ее приятелю.

— Не уходи пока, — сказал Семен жене. — Сейчас он... банку заберешь.

— Ну! Если загуляешь...— сказала Марфа мужу, но глядя при этом на Костю.

— Да я с чего?

— А с чего всегда. Чуть в рот попало — и понеслось до поросячьего визгу. Вечно ты его, забулдыга, подначиваешь! — уже на Костю обрушилась Марфа. — Нажрётесь и тебе влетит, как Сидоровой козе. Ты меня знаешь.

— Знаю, знаю, ой как знаю, — порадовался Костя.

— Ага, ну вот, и хорошо... честное слово, возьму палку покрепче — и палкой того и друг ого... по чему попало... до тех пор буду тузить...

— Палкой?! — это Косте интересно.

— Или бичом, — говорит Марфа.

— По чему попало?! — это интересно Семену.

— Ое-ёй, — качает Костя головой.

— А ты не подтрунивай. Пей лучше, пока не отняла. Руки-то, как у воришки, трясутся. Смотреть тошно.

— А ты в глаза смотри мне, а не на руки, в руках правды нет,— еще более развеселился Костя. — Эх, мать, честная, за твое бесценное здоровье, Меныпечиха!

— Не погань,— ответила Марфа. — За свое пей, малахольный. За мое и без тебя выльется.

— Нет уж, Марфа, без меня не обойдется... Ох ты!., слов нет... хороша штукенция! Теперь я, Семен, не только за поросятами, теперь хоть в Африку, а чё?.. Вынеси еще, Марфа, я тебе крокодила привезу.

— Разбежалась, Коськантин Северьянович.

— Не запнись, Марфа Ивановна. Марья помрет, переженюсь. Марфа, ага? Семена к Сушихе отправим.

— Жду не дождусь. Мне одного хватило на всю жизнь.

Семен выпил свою долю под Марфино: „Ух ты, алкаш! У тебя что, тоже голова болит?!“ — отдал ей банку, сел на телегу и, развернув и стегнув коня, протянул:

— Н-но-о-о, Гнедко.

— Не дай Бог, если с пьяной рожей домой заявишься,— пригрозила мужу Марфа. — На кума не погляжу... Эй, Костя, а у кого поросят-то брать собрался там?!

— У Гринчучи-и-хи!

Марфа еще раз погрозила отъезжающим — теперь им банкой помахав, и вернулась в дом.

Плато, на котором густо построилась Ялань, глубоким логом отделено от косогора, где расположилась дюжина крепких изб, в том числе и пятистенник Меньшиковых. По логу вихляет речушка Куртюмка. От дождей Куртюмка разлилась, так что не везде ее теперь и преедешь. Сразу от дома Семен свернул с обычной дороги и направил Гнедка к одному из бродов. На спуске ноги Гнедка юзят по мокрой траве, а потому переступает он медленно и осторожно. Колоколец отмечает каждый его шаг.

Костя успокоившимися пальцами скручивает цигарку. Семен поправляет под собой дождевик. Поправил. И говорит:

— Я слышал, родня твоя в городе дом купила.

— Купили, мать бы их,— отвечает Костя. — Переберутся скоро, куркули.

— За чё ты не взлюбил-то его так? — не в первый уже раз спрашивает Семен, зная, что друг на это скажет.

Друг говорит:

— А за что же, интересно, мне его любить?.. Родня, называется. Ты вот мне чужой будто, а я пришел к тебе еле живой и подлечился, так? А этот... начальство медовухой потчует до усмерти, а мне на красенькую даже — не было, чтоб одолжил. Не чё уж там, а — одолжил! А чтоб на белую, уж я молчу. Где-нибудь будешь лежать, подыхая, не подойдет и капли не нальет... Другой бы, я как полагаю, приехал с пасеки бы, всё же ведь свои, коня бы не успел распрячь, и первым делом бы к тебе: на, Константин, битончик, мол, опохмеляйся на здоровье, а хошь, мол, дак давай и вместе — ну дак как же!., уж не битончик бы, хошь литрочку... пусть бы понюхать бы хошь — и то приятно. Захлебнуться бы ему ею,