Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

С такой вот ужасной поклажей по прошествии двадцати лет я, наконец, вернулся на родину. Отец мой, к счастью, был еще жив, и я успел воспользоваться его мудрыми советами. Он повелел разломать на части прибывшие со мной корабли из опасения, что наш добрый народ, увлекшись свободой совершать дальние путешествия по примеру европейцев, заразится алчностью, а его спокойствие нарушится надеждами на легкое обогащение.

Мой отец хотел, чтобы этот симпатичный, миролюбивый народ, счастливо наслаждающийся плодами природы, немногочисленными законами, простотой богопочитания, постоянно хранил свойственное ему прямодушие, не входил в соприкосновение с чужаками, неспособными научить островитян добродетели, зато готовыми наделить нас множеством пороков. Я исполнил все предначертания моего дорогого достопочтенного отца и даже внес в них кое-какие улучшения, если считал это для себя возможным. Благодаря нашим трудам островитяне из варварского состояния перешли к цивилизации, причем цивилизации доброй, при которой люди становятся счастливыми. В их жизни нет злоупотреблений европейской культуры, весьма опасных, повсеместно заставляющих дикарей проклинать ваше владычество, ибо, ненавидя захватчиков, они презирают ваши законы и с сожалением вспоминают счастливое время своей независимости, которой вы, покорив их земли, с такой жестокостью их лишили.

Дикая жизнь есть естественное человеческое состояние. Рожденный в глубине леса, подобно медведю или тигру, человек счел для себя полезным объединиться с другими людьми лишь с целью усовершенствовать свои потребности и таким образом получить возможность полнее удовлетворять их. И если вы собираетесь цивилизовать дикаря, то не забывайте об этом первоначальном состоянии человека, о свободе, которую природа дала каждому из нас. Вот почему следует прибегать лишь к тем средствам, что улучшают счастливое положение, некогда выпавшее на долю дикаря. Итак, относитесь к нему снисходительно, а не заковывайте в цепи, сделайте так, чтобы его желания с легкостью удовлетворялись, а не порабощайте, научите его сдерживаться ради его собственного благополучия, а не обрушивайте ему на голову целый ворох нелепых законов. Пусть его удовольствия умножатся благодаря вашим постоянным заботам, тогда он овладеет искусством жить долго и миролюбиво. Дайте ему такую же добрую религию, как добр Бог, которому она учит поклоняться. Освободите веру от всего наносного, поверхностного; пускай она проявляется в делах, а не в пустых чаяниях. Ваш народ не должен думать, будто в вопросах религии достаточно испытывать слепое доверие к каким-то конкретным людям, в действительности знающих не больше прочих; пусть они лучше осознают то, что желающим подчиняться воле Предвечного нужно хранить душу такой же чистой, какой она вышла из его рук. Тогда все по доброй воле станут с радостью почитать Господа, милостиво требующего от нас лишь тех качеств, что необходимы для счастья добродетельного человека. Поступив так, вы заставите подданных любить власти, которым он теперь подчинится добровольно, и подданные в итоге превратятся в ваших верных друзей, скорее готовых умереть, нежели предать своих правителей, — короче говоря, все граждане государства с одинаковым рвением будут работать на его благо.

Завтра мы продолжим нашу беседу, — сказал мне Заме. — Молодой человек, отныне вы знаете мою историю, я рассказал вам о реформах все; осталось наглядно убедиться в их успехе. Давайте поужинаем вместе; женщины нас давно ждут».

Все происходило точно так же, как и накануне: та же умеренность в еде, та же непринужденность, та же внимательная доброжелательность со стороны хозяев. За столом среди других сидели два его сына; мне трудно было не проникнуться к ним симпатией, едва лишь я увидел их и услышал их голоса. Первому из них было двадцать два года, второму — восемнадцать лет; их лица несли на себе печать любезной предупредительности, явственно читавшейся и в глазах их почтенных родителей. Сыновья неизменно оказывали мне различные знаки внимания и уважения. Они не смотрели на меня с тем оскорбительным любопытством и презрением, что сквозят в каждом жесте и каждом взгляде наших молодых людей, когда они впервые видят иностранца. Они смотрели на меня и старались доставить мне удовольствие, говорили со мной, стараясь сказать мне что-нибудь приятное; они задавали мне такие вопросы, на которые я с радостью отвечал.[59]

К полудню Заме высказал желание пройтись и проверить, как помогают экипажу моего корабля. Выяснилось, что приказания правителя острова отличались такой обстоятельностью, что превзойти ее невозможно, а исполнительность островитян была выше всяких похвал. Во время прогулки Заме обратил мое внимание на труднодоступность порта, а также на защищавшие его укрепления. Два выступающих бастиона полностью контролировали пространство, открытое впереди, так что любой вражеский корабль, подплывающий к острову, был бы немедленно разбит огнем многочисленных пушек, размещенных на этих укреплениях. При выходе на рейд судно попало бы под огонь главного форта, и даже если бы морякам удалось избежать верной гибели, высадке на остров все равно препятствовали еще два высоких земляных вала. При необходимости там бы собралась вся молодежь острова, и тогда попытка вторжения неминуемо провалилась бы.

«До сих пор, хвала Небу, я не испытывал нужды в этих средствах защиты, — сказал мне Заме, — и горячо надеюсь на то, что и моему народу они никогда не потребуются. Посмотрите же на эти огромные скалы, что простираются вдаль как влево, так и вправо. Между ними имеется лишь один проход, и только по нему можно попасть в порт, с других же сторон на остров нельзя проникнуть, поскольку высота скал достигает трехсот футов. Окруженные этой стеной, мы избавились от необходимости возводить защитные валы. Итак, благодаря нашим усилиям этот добрый народ еще долгое время сможет жить в мире, и эта уверенность радует мою душу, теперь я могу спокойно умереть».

Мы возвратились во дворец.

«Вы человек молодой, — произнес Заме у дверей своего дома, — вам надо немного отвлечься от скуки, что я нагнал на вас сегодня утром. Надеюсь, что предстоящее зрелище вам придется по вкусу».

Едва лишь передо мной открылись двери дворца, как я увидел много женщин, окруживших супругу правителя. Все они были облачены в розовые платья одинакового покроя. Розовый цвет соответствовал их возрасту.

«Перед вами самые очаровательные девушки столицы, — сказал Заме, — я хотел, чтобы вы увидели их вместе, тогда, пожалуй, вы сможете сравнить их с француженками».

Если бы не богиня, безраздельно царившая в моем сердце, то я конечно же пристальнее присмотрелся бы к удивительному собранию прелестных граций, в это мгновение представших передо мной. Я же повсюду видел лишь предмет моей любви. Как