Собрание сочинений в 6 томах. Том 4 - Грэм Грин

— Дай я сам отнесу. Сейчас виски ему не помешает.

— Неужели ты приехал за ним? — спросила она.

— Да, да. За ним. Гроза только начинается. Мы дадим ей разойтись, и когда полицейские убегут на кухню…

— Ну, какой от него будет толк? Там, в горах.

— Если то, что он говорит, правда, толк будет, и не малый. На Кубе один человек…

— Сколько раз можно повторять одно и то же? Заладил как попугай. Слышать больше не могу. Здесь не Куба.

— Нам с тобой будет легче, когда он уедет.

— Это единственное, что у тебя на уме?

— Да. Пожалуй.

Чуть пониже плеча у нее был синяк. Стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал шутливо, я спросил:

— Где это тебя угораздило?

— О чем ты?

— Да вот — синяк. — Я коснулся его пальцем.

— Ах, это! Не знаю. У меня чуть что — сразу синяки.

— Играли в джин-рамми?

Она опустила стакан на стол и повернулась ко мне спиной. Она сказала:

— Выпей и ты. Тебе это тоже не помешает.

Я сказал, наливая себе виски:

— Если удастся выехать из Ле-Кей рано утром, то в среду к часу дня я вернусь. Приедешь в отель? Анхел будет в школе.

— Может быть. Поживем — увидим.

— Мы уже несколько дней не были вместе. — Я добавил: — С джин-рамми покончено, домой тебе не надо будет спешить. — Она повернулась ко мне, и я увидел, что она плачет. — Что с тобой? — спросил я.

— Я тебе говорила. У меня чуть что — и синяк.

— Я ничего такого не сказал. — Странное действие оказывает на нас чувство страха: оно усиливает поступление адреналина в кровь, заставляет человека напустить в штаны; у меня оно вызывало желание причинять боль. Я спросил: — Тебя, видно, очень огорчает разлука с Джонсом?

— А почему бы и нет? — сказала она. — Ты жалуешься на одиночество в «Трианоне». А я одинока здесь. Мне одиноко с Луисом, когда мы молча лежим, каждый на своей кровати. Мне одиноко с Анхелом, когда он приходит из школы и заставляет меня решать за него бесконечные задачки. Да, мне было приятно, что Джонс живет у нас, — приятно слушать, как он потешает людей своими плоскими шуточками, приятно играть с ним в джин-рамми. Да, я буду скучать без него. Так соскучусь, что сердце защемит. Буду, буду скучать.

— Больше, чем без меня, когда я уезжал в Нью-Йорк?

— Ты должен был вернуться. По крайней мере, говорил, что вернешься. А теперь я так и не знаю, вернулся ли ты.

Я взял оба стакана и поднялся наверх. На площадке я вдруг вспомнил, что не знаю, в какой комнате Джонс. Я негромко позвал, чтобы прислуга не услышала:

— Джонс, Джонс.

— Я здесь.

Я толкнул дверь и вошел. Он сидел на кровати одетый, даже в резиновых сапогах.

— Я услышал ваш голос, — сказал он, — когда вы еще были внизу. Значит, пришло времечко, старина?

— Да. Вот выпейте.

— Что ж, не откажусь. — Он скорчил кислую гримасу.

— У меня в машине есть бутылка.

Джонс сказал:

— Я собрался. Луис дал мне вещевой мешок. — Он перечислил свои пожитки, загибая пальцы: — Пара обуви, пара брюк. Две пары носков. Рубашка на смену. Да-а! И поставец. Это на счастье. Его, знаете ли, подарили мне, когда… — И осекся. Может, вспомнил, что эта история была мне рассказана без прикрас.

— По вашим расчетам, кампания, видимо, будет не затяжная, — сказал я, чтобы помочь ему выпутаться из неловкости.

— Не могу же я иметь при себе больше, чем мои солдаты. Дайте срок, и я поставлю снабжение на должную высоту. — Впервые за все время он заговорил профессиональным языком, и я подумал, не клеветал ли я на него. — Вы нам еще поможете, старина. Когда у меня связь наладится.

— Не будем загадывать дальше ближайших нескольких часов. Сначала надо их пережить.

— Я вам всем обязан. — И опять его слова удивили меня. — Передо мной открываются такие возможности. Я, конечно, сам не свой от страха. Скрывать нечего.

Мы молча сидели рядом, пили виски, прислушивались к грому, сотрясающему крышу. Я был уверен, что в последнюю минуту Джонс заартачится, и немного растерялся, не зная, как быть дальше, но теперь командование принял Джонс.

— Ну-с, если удирать до конца грозы, тогда давайте двинем. С вашего разрешения, я пойду проститься с моей прелестной хозяйкой.

Когда он вернулся, уголок рта у него был в губной помаде — объятие с неловким поцелуем мимо губ или же объятие и неловкий поцелуй в щеку — кто знает, как там у них получилось. Он сказал:

— Полицейские крепко засели на кухне, пьют ром. Поехали.

Марта отодвинула засов на входной двери.

— Идите вы первый, — сказал я Джонсу, пытаясь вернуть утраченное главенство. — Постарайтесь нагнуться там пониже за ветровым стеклом.

Ступив за дверь, мы мгновенно промокли до нитки. Я повернулся к Марте — проститься — и даже тут не удержался от вопроса:

— Ты все еще плачешь?

— Нет, — сказала Марта. — Это дождь. — И я увидел, что она говорит правду. Дождевые струи бежали по ее лицу и по двери, у которой она стояла. — Чего же ты ждешь?

— Неужели я не заслужил поцелуя наравне с Джонсом? — сказал я, и она коснулась губами моей щеки. Я почувствовал безучастность и равнодушие в таком прощании и упрекнул ее: — Я ведь тоже немножко рискую.

— Да, но подумай, чего ради ты это делаешь, — сказала она.

Точно кто-то, кого я ненавидел, заговорил вместо меня, прежде чем мне удалось остановить его.

— Ты спала с Джонсом?

Я пожалел о сказанном еще до того, как прозвучало последнее слово. Если б громовой раскат, который раздался в эту минуту, заглушил мой вопрос, я бы обрадовался, я бы никогда больше не повторил его. Она стояла, вплотную прижавшись к двери, точно ожидая расстрела, и почему-то я подумал об ее отце перед казнью. Бросил ли он с виселицы вызов своим судьям? Можно ли было прочесть гнев и презрение на его лице?

— Ты спрашиваешь меня об этом уже который раз, — сказала она, — при каждой нашей встрече. Ну что ж, хорошо. Вот мой ответ: да, да. Тебе это хотелось услышать, это? Я спала с Джонсом. — Хуже всего было то, что я не поверил ей до конца.

3

Миновав поворот к борделю мамаши Катрин, откуда начиналась Южная магистраль, мы заметили, что в окнах у нее темно, — а может, их не было видно из-за дождя. Я вел машину со скоростью около двадцати миль в час — вел вслепую, хотя это был самый легкий участок шоссе. Его прокладывали с помощью американских дорожников по разрекламированному пятилетнему