Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

а храбрейшие, забыв о дисциплине, хотели было уж остановить вождя, но не успели: он шагнул раз, шагнул другой и сорвался в пропасть.

Наступило замешательство, послышались возгласы, крики, всех обуял страх. Некоторые даже пустились наутек.

— Стойте, братья, куда вы? Разве так держат слово? Мы должны идти вперед за этим мудрым человеком, он знает, что делает, не безумный же он, чтобы напрасно губить себя и других. Вперед, за ним! Это величайшее, но, возможно, и последнее испытание на нашем пути! Кто знает, может быть, уже здесь, за этой пропастью, та дивная, плодородная земля, которую бог для нас уготовал. Только вперед, без жертв ничего не достигнешь! — так сказал все тот же оратор, и, сделав два шага, исчез в пропасти. За ним шагнули храбрейшие, а за ними бросились и все остальные.

Вопли, стоны, крики. Люди кубарем катятся вниз. Кто тут останется цел и невредим? Можно поклясться, что ни один из этой бездны не выберется. Но живуч человек! Вождю на редкость повезло: падая, он зацепился за куст и потихоньку выбрался наверх без малейших повреждений.

Пока там, внизу, раздавались крики, вопли и глухие стоны, он сидел неподвижно. Молчал и думал. Некоторые изувеченные уже начали яростно проклинать его, но он не отозвался и на их проклятья.

Те, кому при падении посчастливилось ухватиться за куст или за дерево, с трудом карабкались теперь наверх. Этот сломал ногу, тот руку, у третьего разбита голова, и кровь заливает ему лицо, — в общем, все пострадали, только вождь остался невредимым.

Люди смотрят на него косо, с ненавистью и стонут от боли, а он хоть бы голову поднял. Молчит и думает, как заведено у мудрецов.

Прошло еще некоторое время. Людей становилось все меньше. Каждый день погибал кто-нибудь; иные возвращались обратно.

От многочисленной толпы осталось человек двадцать. На изможденных от усталости и голода лицах — отчаяние и сомнение, но все молчат. Молчат, подобно вождю, и идут. Даже пламенный оратор только скорбно покачивает головой. Тяжелый это был путь.

С каждым днем ряды редели. Народ в полном отчаянии, слышатся только стоны и вопли.

Это уже не люди, а калеки. Ковыляют на самодельных костылях, руки подвешены на платках, перекинутых вокруг шеи. На головах — повязки, примочки, обмотки. Новые жертвы уже невозможны, даже если б люди хотели на них пойти: на теле не осталось ни одного живого места!

Потеряли веру и надежду самые отважные и самые стойкие, но все продолжают идти, вернее, тащатся из последних сил, стеная и вопя от боли. Да и что им делать, возврата нет. Пожертвовать всем и теперь отступить?

Стемнело. Ковыляя на костылях, люди вдруг обнаружили, что вождя впереди нет. Шаг, другой — и опять все полетели в пропасть.

— Ой, нога… О-о-ой, мамочка моя, рука… О-о-о-ой! — Отдельные возгласы потонули среди воплей, криков и стона. Какой-то приглушенный голос уже на чем свет стоит поносил славного вождя, но вскоре замолк.

Когда рассвело, вождь сидел в той же самой позе, как и в день его избрания. Он совсем не изменился с тех пор.

Из ямы выкарабкался оратор, за ним еще двое. Искалеченные и окровавленные, они осматривались по сторонам, пытаясь понять, сколько же их осталось. Их было всего трое. Смертельный ужас и отчаяние наполнили души этих людей. Местность незнакомая, вокруг скалы да голый камень, ничего похожего на дорогу. Дня два назад они еще шли по какой-то дороге, но свернули с нее, следуя за вождем.

Они вспомнили о своих друзьях и товарищах, о родных, погибших на этом чудовищном пути, и их охватила безысходная тоска, которая была изнурительней, чем боль в искалеченных членах. Собственными глазами они созерцали собственную гибель.

Тогда оратор подошел к вождю и спросил:

— Куда же теперь?

Молчание.

— Куда ты ведешь нас и куда привел? — продолжал он бессильным, срывающимся голосом, в котором отразилась боль, отчаяние и горечь. — Мы доверились тебе, вместе со своими семьями пошли за тобой, оставив очаги и могилы своих предков, чтобы спастись от гибели, которая нас ждала в бесплодном краю. А ты погубил нас. Две сотни семейств повел ты с собой, а сейчас пересчитай, сколько нас осталось.

— А разве вы не все здесь? — процедил вождь, не поднимая головы.

— О чем ты спрашиваешь? Подними голову, посмотри, сосчитай, сколько нас уцелело на этом несчастном пути. Погляди, на кого мы похожи. Лучше бы нам умереть, чем остаться на всю жизнь такими калеками.

— Не могу я посмотреть…

— Почему?

— Я слепой!

Наступило молчание.

— Ты в дороге ослеп?

— Я родился слепым.

Все трое в отчаянии опустили головы.

Осенний ветер угрожающе завывал в горах и разносил листья; скалы окутал туман, а в сыром, холодном воздухе слышался только шелест крыльев и зловещее карканье. Солнце скрылось в облаках, торопливо бегущих куда-то дальше, дальше. Трое оставшихся в живых переглянулись, охваченные смертельным ужасом.

— Куда же нам теперь идти? — промолвил один, и голос его прозвучал как из могилы.

— Мы не знаем.

Перевод Т. Поповой.

Королевич Марко во второй раз среди сербов{51}

Заладили мы, сербы, причитать вот уже больше пяти столетий подряд: «Ой, Косово!», «Горькое Косово!», «Ох, Лазо, Лазо!» Плакали мы так, грозились сквозь слезы басурманам: «Вот мы вам, вот мы вас!» Плачем мы геройски и грозим, а басурман посмеивается; с горя вспомнили мы тогда Марко и принялись его кликать, чтобы встал он из гроба, оборонил нас и отомстил за Косово. Так вот и кличем, что ни день, что ни час, по любому поводу: «Встань, Марко!», «Приди, Марко!», «Взгляни, Марко, на слезы наши!», «Ох, Косово!», «Чего ты ждешь, Марко?» Эти причитания обратились уже в чистое безобразие. Напьется кто-нибудь в трактире и, как спустит все денежки, тут же затоскует по Косову, охватит его этакое юнацкое настроение и заведет: «Эх, Марко, где ты теперь?!»

И вот в один прекрасный день встал Марко и прямо к господнему престолу.

— Что такое, Марко? — спрашивает его ласково господь.

— Пусти меня, боже, посмотреть, что там внизу мои недотепы делают! Надоело мне их нытье и приставания.

— Эх, Марко, Марко, — вздохнул господь, — все это я знаю, и кабы можно было помочь им, я бы первый помог.

— Верни мне только, господи, Шарца и оружие и дай прежнюю силу да отпусти меня попробовать, не смогу ли я чего сделать.

Бог пожал плечами и озабоченно покрутил головой.

— Иди, коли хочешь, — сказал он, — но добром это не кончится.

И вот случилось чудо — Марко очутился на