Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

вернуться, тем быстрее тот бежит. И, конечно, каждый бросается с перепугу в уездную канцелярию и подает жалобу о «покушении на убийство». Перед уездной управой столпилось столько народу, что ни пройти, ни проехать. Ревут дети, причитают женщины, мужчины суетятся, адвокаты составляют жалобы, отстукиваются телеграммы, снуют полицейские и жандармы, по казармам трубы играют тревогу, в церквах звонят колокола, служатся молебны о том, чтобы миновала эта напасть. Поползли слухи, что появился оборотень в образе Королевича Марко, а от этого пришли в ужас и полицейские, и жандармы, и даже солдаты. С живым-то Марко не сладить, а уж с оборотнем и подавно!

Едет Марко не спеша и удивляется: почему бегут от него сербы? А ведь как звали его, сколько песен о нем сложили. Не может надивиться. И вдруг его осенило: просто они не знают, кто он такой. Зато как узнают, размечтался Марко, вот уж обрадуются, он соберет сразу войско и двинется на султана. Едучи так, увидел он великолепный тенистый дуб возле дороги, сошел с Шарца, привязал его, отцепил бурдюк и принялся пить вино. Пил он так да раздумывал, и стало ко сну клонить юнака. Прислонил Марко голову к дубу и только собрался вздремнуть, как вдруг Шарац начал бить копытом о землю, — какие-то люди подбирались к Марко. То был уездный писарь с десятком жандармов. Вскочил Марко как встрепанный, накинул доху мехом наружу (он снял ее из-за жары), вскочил на Шарца, взял в одну руку саблю, в другую булаву, в узду зубами вцепился и бросился на жандармов. Те струсили, а Марко, злой со сна, взялся одаривать всех по очереди, кого саблей, кого булавой. Трех раз не обернулся, а уж из всех десятерых дух вышиб. Писарь, увидев, что происходит, забыл и о следствии, и о параграфах и задал стрекача. Марко пустился за ним с кличем:

Эй ты, стой, юнак мне неизвестный,

Булавой тебя пристукнет Марко!

Сказав так, раскрутил он булаву и метнул ее в «неизвестного юнака». Задел его слегка рукояткой булавы, и тот упал как подкошенный. Марко подбежал к нему, ко добивать не стал, а только скрутил ему руки за спиной, потом привязал его к луке и опять занялся своим бурдюком. Попивая вино, он сказал бедняге:

Подходи, собака, выпьем вместе!

А тот стонет от боли, корчится, барахтается, подвешенный к луке, да тоненько пищит; Марко смех разобрал. «Как котенок!» — подумал он и давай хохотать; прямо за живот, сердяга, хватается, и слезы ему на глаза навернулись, каждая с орех величиною.

Плачет несчастный, молит отпустить его, клянется не возбуждать уголовного преследования.

А Марко еще пуще заливается, чуть не лопается человек; и, от смеха сбившись с десетераца, говорит прозой:

— Какой черт принес тебя сюда, дурень несчастный?

Но все же сердце у Марко отходчивое. Сжалился он и только хотел отвязать писаря, как вдруг заметил, что другие десятеро с одиннадцатым во главе, одетые так же, как и те первые, опять его окружили. Марко подбежал к Шарцу, бросил писаря в траву (так что тот скатился под горку в придорожную канаву и заверещал), а сам вскочил на Шарца и тем же манером кинулся в атаку. Снова повернулся два-три раза и отправил на тот свет десятерых жандармов, а писарь, как и тот, первый, пустился наутек, но Марко и его достал рукояткой булавы. Связал его, подвесил к луке, а сам пошел за первым и вытащил его из канавы. Тот весь был в грязи, мокрый, вода с него так и течет. Марко от хохота едва донес его до Шарца и подвесил с другой стороны к луке. Оба барахтаются, кряхтят, скулят беспомощно, пытаются вырваться, а Марко знай смеется, заливается.

— Ну ладно, только ради того, чтоб так посмеяться, стоило прийти с того света.

Но счастья без несчастья не бывает. Так и на этот раз. Не успел Марко, довольный, вернуться к бурдюку, чтобы, как говорится, покончить с тем, что там осталось, как услышал вдалеке звуки труб и барабанов. Все ближе и ближе они. Шарац начал беспокойно фыркать и прядать ушами.

— На помощь! — запищали оба писаря.

Все ближе, все яснее слышатся трубы и барабаны, земля содрогается под тяжестью пушек, грохнули ружейные залпы. Выкатил глаза Шарац и принялся скакать как бешеный; завопили те двое, забарахтались что есть силы. Шарац горячился все больше. Изрядно смутился Марко, но взял себя в руки, наполнил корчагу вином, осушил и подошел к Шарцу со словами:

Конь мой добрый, Шарац мой бесценный,

Триста шестьдесят годов[25] сравнялось,

Как уж я с тобою повстречался,

И ни разу ты не устрашился!

Бог поможет, не случится худа.

Грянули пушки, вздрогнул и сам Марко, и Шарац взвился, совсем обезумев; слетели с него те двое и откатились с воплями в канаву. Засмеялся Марко, хоть и не до того было, и едва успел вскочить на Шарца.

Когда ружья и пушки загремели совсем уже близко, Шарац перемахнул через канаву и понесся как одержимый через поля и нивы, через овраги и чащи. Не может остановить его Марко. Пригнулся он к луке, заслонил лицо рукою, чтобы не исцарапали ветки; слетела с него соболья шапка, по бедру бьет сабля, а Шарац мчится вперед, не разбирая дороги. Едва вылетели они на чистое место, Марко увидел, что со всех сторон окружен войском. Гремят трубы, бьют барабаны, стреляют ружья, палят с окольных холмов пушки. Впереди войско, позади войско, слева, справа — повсюду. Шарац встал на дыбы и кинулся вперед, Марко схватил булаву и ринулся в толпу, которая все сгущалась вокруг него. Два часа билися с лишком, Шарац покрылся кровавой пеной, да и Марко притомился, размахивая тяжелой булавой. Ружья не могли причинить ему вреда: на нем было железное оплечье, поверх него кольчуга, из стальных колец сплетенная, а на ней еще три слоя одежды да волчья доха. Но все же перед ружьями, пушками и градом ударов не устоял даже Марко. Отняли у него коня, отобрали оружие, связали и под конвоем повели в уезд на допрос.

Впереди него десять солдат, за ним десять и по десяти с обеих сторон, и у всех заряженные ружья и примкнутые штыки. Руки ему связали сзади и надели на них наручники; ноги заковали в тяжелые кандалы по шесть окк весом. Батальон солдат — головной конвой — впереди, позади шагает полк,