Богиня - Юкио Мисима

старалась привлечь его внимание. Очень умный мальчик, в некотором смысле героического как бы склада. Но я такая девочка, что меня это не задевало. Он не обращал на меня внимания, и ничего. Человек всегда замечает то, что у него перед глазами, – странно делать вид, что ничего не видишь.

– Какое-то старческое брюзжание. Асако, не важно, кто тебе понравится. Я еще не думал об этом, но, наверное, отдам тебя даже за нестоящего мужчину. Печально, да? Однако того, что тебе дал я, другой мужчина за всю жизнь дать не сможет. Я уверен в этом и тем утешаюсь.

Глава третья

После этого разговора отец и красавица-дочь вышли из ресторана.

Стоял свежий майский вечер, освещенные фонарями улицы овевал влажный южный ветер, все виделось прекрасным.

– Пройдемся немного, – предложил Сюго.

Он радовался, когда гулял с Асако по городу.

Сюго был одновременно мечтательным идеалистом и целеустремленным прагматиком, он получал удовольствие не от волнений, связанных с любовью к женщине, а от прогулок с дочерью, которая превосходит красотой всех женщин. В отцовской любви нет чувственных желаний, нет страсти, а красота и утонченность дочери неизменно дарили мир и покой его душе. Сюго был горд и доволен собой. Это единственная любовь, которой не пресыщаешься.

Винного цвета платье Асако в свете витрин вечернего города выглядело то черным, то алым. Взгляды, которые порой бросали на нее молодые мужчины, вызывали у отца прилив счастья.

«Асако покоряет мужские сердца».

Сюго переполняла гордость, от которой буквально распирало грудь, и это чувство было в тысячу раз сильнее тщеславного удовольствия отца, наблюдающего за талантливым сыном. Сюго совсем забыл о несчастьях мрачной, обезображенной, вечно ссутуленной жены, которая неотлучно ждала его дома.

На углу улицы, где отец и дочь собирались повернуть, явно подвыпивший мужчина переходил дорогу – они видели его со спины.

В черном пиджаке похожий на летучую мышь, он, пошатываясь, шел по проезжей части, как вдруг из-за угла выскочила машина. Сюго и Асако одновременно вскрикнули:

– Берегись!

– Боже мой!

Машина с неприятным скрежетом резко затормозила, и за этим механическим лязгом раздался звук упавшего тела.

Мужчина в черном пиджаке согнулся и упал на землю.

Сюго старался не показывать дочери трагических картин, – по его мнению, красивой девушке не пристало наблюдать слишком безобразные и ужасные зрелища. Отец, который считал здоровую дочь хрупким, впечатлительным предметом искусства, был сейчас потрясен.

Асако, обманув ожидания Сюго, повела себя совершенно невозмутимо. Раньше других пешеходов, вскоре столпившихся вокруг мужчины, словно людской забор, она шагнула на проезжую часть и коснулась сбитого человека рукой. Сюго в изумлении последовал за нею. Его охватило недовольство: такому поведению он дочь не учил.

Подбежал находившийся поблизости полицейский. Мигом собралась толпа зевак. Появилось еще несколько полицейских, – дуя в свистки, они принялись регулировать дорожное движение, которое застопорила толпа.

На Гиндзе в эти часы женщины выходили на работу в бары. Многие заведения уже открылись, но чем сильнее женщины опаздывали, тем с большим достоинством держались. Разряженные девицы, положив руки на плечи незнакомых мужчин, просовывали голову между стоявшими людьми и высматривали, что происходит в центре толпы.

– Смотри, какая красивая девочка. Неужели любовника сбили? Так жалко ее.

Асако, которая пришла на помощь сбитому машиной пешеходу, вызывала у людей больше сочувствия, чем пострадавший.

Она решительно сказала одному из полицейских:

– Его нужно скорее увезти. Если необходимо расследование, пусть кто-нибудь из полицейских поедет с нами. Мы его отвезем.

– Как вы связаны с пострадавшим?

– Никак. Мы просто прохожие. Папа, пожалуйста, одолжи машину.

Сюго растерялся. Привычный холодный эгоизм в подобной ситуации не помогал. Сюго больше всего не любил, когда его впутывали в сложности, и, если такое случалось, всеми правдами и неправдами старался увильнуть. Дочь же, словно специально, так и стремилась броситься в водоворот событий.

Под впечатлением красоты Асако и достоинства, с каким она держалась, молодой полицейский с помощью зевак из толпы помог подняться пришедшему в сознание мужчине. Бледное лицо пострадавшего впервые попало под яркий свет уличного фонаря.

Скорее всего, ему было лет двадцать пять или двадцать шесть – точнее определить возраст не получалось, поскольку на молодом лице лежала печать тайного страдания: ввалившиеся глаза, заострившийся нос, запавшие щеки; его словно коснулось дыхание смерти.

Стоило Сюго взглянуть на это лицо, как у него возникло необъяснимое дурное предчувствие. Однако дочь шагала вперед, неподалеку от перехода их ждала машина, и отцу оставалось только идти следом.

Толпа двинулась за ними. Верный шофер Сюго, решив, что случилась какая-то беда, испуганно звал:

– Господин! Барышня!

Пострадавшего вместе с полицейским усадили назад, Сюго и Асако устроились вместе на переднем пассажирском сиденье. Зеваки прижимались лицом к окнам, всем видом выражая сожаление, что не могут поехать с ними.

Машина тронулась.

– Куда нам ехать? – робко поинтересовался водитель.

– Что у меня спрашивать? Спроси полицейского, – буркнул Сюго.

Молодой полицейский, ошарашенный роскошной, лимонного цвета обивкой сидений, смущенно произнес:

– Пожалуйста, в больницу Кондо в Цукидзи.

Отец и дочь тихо переговаривались:

– Папа, ты сердишься?

– Что толку сердиться? Ты у меня прямо Флоренс Найтингейл[12].

В больнице сказали, что диагноз врач поставит только после тщательного осмотра. Асако заявила, что обязательно навестит пострадавшего, и они с отцом поехали домой.

Сюго все не мог придумать, как бы спросить, не попала ли кровь на лимонную обивку:

– Все нормально? Асако, ты не испачкалась?

– Все хорошо, папа, – резко ответила Асако, но, будучи добросердечной, сразу же устыдилась своих опрометчивых выводов: отец, несомненно, беспокоился не из любви к вещам и не из скупости – он просто не хотел сажать свою драгоценную дочь на грязное сиденье.

Стройные ряды одинаковых неоновых ламп над тянувшимися вдоль улиц магазинами обуви, часов, галантерейных товаров, сластей, фруктов озаряли майский ночной пейзаж за окном машины. В витрине фруктовой лавки под ярким светом красовались сезонные плоды.

– Послушай, Асако, я воспитывал тебя так, чтобы уберечь от страданий нашего мира, оградить не только от бедности, но и от всяких трагедий. Я уверен, что ты создана только для счастья. Но у меня плохое предчувствие. Ты сейчас неведомо почему желаешь разделить несчастье чужого человека.

– Да. Но ты, пожалуй, немного преувеличиваешь. Я ни о чем таком не думала. Ахнуть не успела, как тело уже отбросило на дорогу. Когда этого человека сбила машина, мне вдруг показалось, что это случилось со мной. Вот я и решила, что надо помочь. Мы ведь даже его имени не узнали.

– Какой-то нездоровый молодой человек. Интересно, он занимается торговлей? Или из мира искусства?

– Выглядит несчастным.