Доступ - Егор Уланов

какой удушливый нынче июль. А какое вокруг празднество жизни: цветы, зелень, урожаи пошли. Кажется, все дороги открыты. Кажется, мир уже знаком. Иди! Пиши! А мы…

Тут он, покачиваясь оглянулся по сторонам, точно и говорить не надо: «что мы», что всем и так понятно «что»; но Среднявский, отхлебнув из стакана, досказал за другом: «сидим под кондиционерами в подвале». Последовал кивок Олега, выразивший некое смирение с щепоткой себялюбивой жалости.

Музин всё подгадывал момент и в этот самый миг осторожно наклонился к Олегу: – А где бы мне посмотреть про доступ?

Но тот будто не слышал и бубнил заученный монолог: – Иногда я думаю, что всё это писательство просто от скуки… просто как оправдание моей жизни… – закончил Капканов, и хотел уже провалиться в сон прямо здесь. Борис, видя это, забеспокоился, замельтешил, и начал было уж спрашивать, но между друзьями громко продолжался разговор о всякой чепухе. Орзибек как не старался пить поменьше, да тоже сдал позиции, и обсуждал бутафорию. Только Гриша больше не подливал, за что выхватил порцию шуток на адрес. Но и ему было теперь приятно с охотой делится творческими подробностями, планами и музыкальными факты. Пусть и скользила в них постоянная формула: «сейчас доучусь, и начну» или «скоро пройду и тогда всерьез», и даже «заработаю денег и за альбом» – банальное ожидание лучшего времени, помыслил Борис с горечью пытаясь прийти в себя. И только хотел встрять. Да тут речь зашла о работе и минут двадцать просто выпали из жизни. Музин сам не заметил, как схватился за кружку и допил её. Опомнился уже с пустым бокалом да только когда кто-то вопросил: – Борис, ты же в карантин как все на удалёнке был?

– Да, преподавал и прочее, – с надеждой отозвался, надеясь перевести тему к доступу.

– Не смешно ли, что все эти художники, музыканты, актеры прекрасно теперь обходятся без публики? – неожиданно высказал без улыбки Орзибек.

– Это многое о них говорит! – пьяно икнул Стас.

– О художниках? – не понял Музин.

– И о пуб… ик… и о публике! – добавил Олег.

Музин вдруг подумал, что, когда Капканов сидит согнувшись над столом, то похож на грузный папье маше с блестящей от лысины крышкой, который удерживает стопку никому не нужных бумаг. Гриша со своими согнутыми в спираль руками напоминал скрипичный ключ. А Орзибек – длинный и тонкий – походил на прищепку для галстука. Стас Среднявский отвечал более всего признакам шланга от кальяна. Подавальщица с широкими бёдрами виделась соблазнительной бутылкой. И он замолчал, а барная стойка вдали закружилась под разговоры о женщинах, кои печатать грешно. В них как всегда особым рвением отличался Орзибек. И было у него что сказать. Особливо про свой недавний развод. О котором он сначала темнил, разбавляя веселые пошлости, а закончил тем, что видимо свыкся жить один и для себя одного.

Так вот аксиомой от женщин разум неуклонно движим к политике. А эти измышления печатать и того хуже. Музин уже несколько раз спрашивал про доступ, подталкивая в бок Олега, или ища помощи у других, но все были заняты высокоточной политической дискуссией. Тогда Борис пригладил синий свой воротник, расстегнул верхнюю пуговичку и с размаху треснулся прямо в жерло политического контекста. Лава такого вулкана всегда обжигает разум. Хотелось быть остроумным и хитрым. Но через пять минут, на манер некоего немецкого оратора, баловавшегося живописью, забывшись бесповоротно, художник истерически доказывал следующее:

– Все они ходят и попрошайничают чуть-чуть воли! У идей или богов, смешно, даже у политиков! Стремятся оправдать существование какой-то высшей целью! Им попросту страшно жить внутри собственного ничто!

Волосы его прилипли ко лбу наискось. Глухой свет отлетал от рубахи и брюк. Постояльцев соседнего столика косились на всё это действо.

А за нашим столиком, назовём его так, пошла затем грустная нота. По очереди друзья выбегали в туалет. И когда один возвращался, другой отправлялся следом, а прибывший, начинал некое излитие, но уже духовных, а не физических материй. Среднявский вспоминал заброшенное увлечение играми и потоковым вещанием. Гриша что-то упустил в амурных делах. Даже Орзибек с тоской описал Ташкент и выдал: «Остался в Москве, делал карьеру; сделал уже, а как соберусь уезжать так место получше предложат или деньги, или ещё головняк сделают! Не отпускает меня. С семьей надо быть, и свою налаживать» – закончил Кулубов призадумавшись.

Капканова язык уже не слушался. Последняя внятная реплика звучала так: – Самое тупое, что я хочу писать. Пытался себя убедить, но нет.

Среднявский вскинул треугольную бородку: – Так пиши!

– Меня зажало жизнью, понимаешь, Стас. Бытом, делами. Хочу чего-то…

В телевизоре вдали опять зазвенело, и послышался тонкий выкрик «Гол».

Не путайтесь, дорогой читатель. Мы с Музиным и сами запутались. О чем разговор и с кем здесь неважно вовсе. Важно, что сейчас по телевизору игра, и в жизни игра, а раз идёт игра, значит кто-то проигрывает. Гриша Говорян однажды выдал, что жизнь есть казино. И если был прав, то многие проигрывают самой жизни. Смиряются, что лучше не будет. И сидят, и пьют, и крылышки кушают. А может важно, как ты играешь? Музин как раз об этом и размышлял, когда вдруг вернулся к разговору и страшная решимость начала подниматься в н      ём. Олег уже сидел в пол оборота, пьяно покачиваясь, и болтая сам с собой.

Друзья улыбались друг другу катящейся по лицу бессмысленной гримасой.

– Умеешь ты рассказать, – иронично сказал Орзибек. Достал вдруг телефон, и такой: «а давайте селфи». Все уже потрёпанные сдвинулись в кадр. Даже Музин где-то с краю налип.

– А ты Орзибек фотать умеешь, – довольно произнёс Среднявский, – вон какой я красивый, скинешь…

И Капканов от этих слов хватил по столу кулаком – Вспомнил! Ты же в универе фотографом был. На конкурсах участвовал. И фотик цифровой. Точно! А я не поверишь забыл.

– Да и я кажется тоже, – ответил Кулубов мягко.

Все уже были в кондиции. Даже Орзибек с Гришей неожиданно захмелели и принялись обсуждать нечто своё. Музин как на чужом пиру сидел, навострив ушки, да упорно ждал, когда же можно вновь выспросить про доступ. И уже казалось безнадежно говорил Капканову:

– Сейчас картина у Бибровича, олигарха этого, может можно как-то?

– Послушай, – цедил Олег, – у тебя есть право доступа! В соответствии с гражданским кодексом – поднял он многозначительно палец, – почти в любой момент приходить к своей картине, снимать копии, и прочее. Это ведь статья тыща триста какая? – здесь была мучительная попытка не икать, – Ты ему скажи, Бибровичу, так и так, товарищ… и будь он хоть трижды олигарх!

– Славно, славно, – оживлялся Борис, не веря счастью, – а можешь мне это юридически написать? Или даже лучше! От моего имени поговорить, чтоб по грамоте?

– Да