Доступ - Егор Уланов

– Так как же? Как же не по этим, когда авторское можно сказать право, Олег.

– Нет, Боря, практики давно не было. Там ведь изменения в законах, а у этого урода хрен знает какие юристы. Кхе, кхе, опять же своих дел у меня навалом. Но я, Боря, тебе помогу: всё подробнейше распишу, что ты им всё сам… а они тебя должны уважить!

Борис понурился, горячо поблагодарил, и в дальнейшем разговоре не участвовал. Пока Стас с Гришей не могли наговориться.

С юристом было бы солиднее что-ли. А права качать одному, тут уж слишком. Никуда не годится, думал Музин. Что это за право доступа? Волшебная формула прямо! И ладно бы галерея! А эти из бизнеса… они к творцам холодны.

Пока расстроенный художник смотрел в сторону, Среднявский вновь выплюнул хлопок пара изо рта, указав на Бориса, – И всё же есть среди нас те, кто достигает мечты. Есть же люди.

Капканов благоговейно поддержал «Да-да», а после завистливо добавил, – Но и у них не всё в порядке. Слава проходит. Денежки кончаются. А на выставки не зовут.

Странный это был человек и нельзя было понять шутит со злобой или по доьрому.

Музин, ошарашенный хотел отвернуться, но попалась ему на вид довольная ухмылка Орзибека, которой стерпеть он не мог. Голос художника возвысился, и он придвинувшись к столу и выпрямившись огласил: – От того и не зовут на выставки, что я выбрал искусство, а не деньги! Это моя воля, я выбрал искусство!

Глаза Орзибека блеснули, и кажется первый раз он обратился к нему прямо: – Борис, ты хочешь сказать, что настолько талантлив и поэтому неуспешен?

С раскисшим боязливым лицом Капканов вдруг подскочил к Борису: – Боря, ты чего, я же пошутил. Ну ты прости меня! Чёрт знает что. Всегда мои шутки так. Спроси кого хочешь, что шутил. Вон Гришу спроси.

Говорян чистосердечно кивнул, подтверждая слова друга, и стараясь сгладить. А Капканов суетливо подмигнул официантке, и та молнией подала ему полную кружку, кою он мягонько двинул в сторону Бориса, – Да я же тебя как никого уважаю! Ведь ты в искусстве сделал, что я хотел сделать! Ведь ты смог, что я не смог! Да как же я тебя не уважать буду! – и тоном непонятно серьезным, для столь смешных в сущности речей, Олег окончательно его размягчил и успокоил. Художник взял полный бокал и делано обвёл залу, которая отразилась у него в глазах желтой кляксой.

– Я нырнул в nihil, чтобы достать жемчуг смысла. Отринул всё, чтобы обрести новизну. И да! – уже не оправдываясь, а хвастаясь, продолжал Борис, не глядя на Орзибека, но бросая реплики в его сторону, – моя жизнь превращается в одно сплошное полотно…

– Белое и пустое? – утомленно бросил Орзибек.

– Пожалуй, но тем лучше! Больше простора…

– Да, лучше! А давайте ещё что-нибудь закажем.

И Орзибек не дожидаясь ответа принялся по-банковски советоваться и со Стасом и считать в уме, а вокруг затанцевала подавальщица, томно посматривая. Музин выдохнул и решил, что уж достаточно поспорил с этим материалистом невеждой. Его всё равно не переделатью

Но когда закончили разборки с Заказом показалось, будто Орзибеку, этому узбекскому шейху скучно, тогда он отряхнул свои идеально подстриженные волосы и спросил то, что было ему истинно интересно:

– Гриша, ну как альбом? Как музыка твоя новая? Жду с нетерпением, ещё со времен прошлого. Год назад ведь было, а звучит каждый день в кайф. Я тебе говорю!

И столь искреннее его участие в ком-то другом рождало в Музине и гнев, и ревность: как можно меня не признать! Да этот барыга гитарный, да что он там сочинит! Я признанный мастер! Я не любитель какой-то, а со мной так! И он запивал обиду даровым пивом заботливого Капканова.

Говорян же только отнекивался, кушая новую порцию крылышек, и как-то совершенно не пытаясь облачать слова в арт-концепции. Только повторял: «да скоро засяду, ща месяц был суетный, гитар много скупал. По всей Москве считай, и даже в Подольске был. Ну скоро-скоро. Заработаю и пока идёт и можно делать»

– Так ты рекламу бери или на лейб давай, надо увеличить охват.

– Братан, рано мне ещё. С этим материалом бережно нужно, так что повременю, подучусь опять же…

А у Музина уже глаза на лоб лезли. И позабыл он и о доступе, и о картине своей. Только этого никто почему-то не замечал. Очередь дошла до Капканова, который оказалось в студенчестве написал целый роман. Принялись все его хвалить. Особенно третью редакцию. И рассказы вспомнили; уже скисший Олег оживился, выхлебал ещё пол кружечки и с Орзибеком на пару принялся припоминать дивный сюжет.

Музыка в баре сделалась громче. Ночь тихонько подступила, но её было не видно в безоконном помещении. Среднявский закинул ногу на ногу и довольно трезвым образом, в сравнении с другими, заявил: – Да я ведь тоже не чужд искусству. Рэпом по молодости увлекался. Даже пару треков, вы ж помните!

Орзибек подтвердил, обмакивая лаваш в соус, и с аппетитом описывая, что материал и впрямь был чудесен. А у Бориса уже лицо навыпучку, как на полотнах Брейгеля. Этот кальянщик слащавый, этот недоюрист-писатель! И этот их банкир главный любитель пошлости!

Всё походило на чей-то кошмар. На жизнь, которой слава богу никогда не будет. От которой следовало бежать со всех ног. Стены постепенно начинали вращаться, как дрянная платформа отлетая куда-то вверх. Куда-то в яркое свечение ламп. Куда-то, где Музину не придется доказывать свою значимость. И Борис ощутил это куда-то тёплой пивной отрыжкой. Ощутил уверенностью и медленно встал из-за стола. Навис над всеми и завизжал ужасно громко, перебивая криком музыку, фанатов, подавальщиц, бармена и Орзибека Кулубова, начальника отдела валютных операций и зама руководителя некоего банка.

Тонкий крик содержал следующее: «Я творил подлинное! Не для признания и денег! Не скуки ради! И вы не чужды этого, но способны ли понять, что чем выше, тем холоднее, тем больше одиночество! И ты получаешь центр внимания. И деньги… но почему сейчас мне в этом отказывают? Будто я не здесь! Я как бы и не был там, но был ведь, был и есть!»

Произнеся речь с жаром, художник опал на стул. Все как-то поникли. И только Орзибек вдруг властно засмеялся, подбивая ладошкой брюки. Смех пронёсся в гулкой тишине затихшего бара. Борис странно оглянулся, понял, что забылся, и образ его высокопарного искусствоведа безвозвратно утрачен. Художник обреченно вскочил, как бы желая ударить кого-то. Не зная, что с ним творится, схватил кружку, которую ему давеча поднёс Капканов, и с размаху бросил её под ноги прямо об пол.