Доступ - Егор Уланов

выглядели на его фоне довольно моложаво. К тому же Стас Среднявский одетый в узкие джинсы и серую футболка с длинным подолом; бородка опять же треугольная, и даже маленькая штанга в носу, что согласитесь, несколько подмолаживает. Гриша рядом смотрелся вовсе франтовато: с подростковой щетиной, улыбчивый, а на зелёную композиторскую футболку надвинут фантазийный жилетик, отражающий безразличие к фасонам и творческий беспорядок души. Лишь Капканов смотрелся здесь старше себя, и походил на ровесника Музина; нескладные морщины испещрили лоб; щёки были впалые, не подходящие тучности его тела. Да ещё мятая рубаха обрамляла набор офисного трудяги.

И потому Борис стремился среди них держать марку, говорить более о возвышенных предметах и подчёркиваться. Всё же я мудрее, думал он, к тому же имя моё в истории искусств. Ведь единственное, где Музин мог быть таковым снобом художником, это здесь среди них. На работе он старался чтобы его не замечали и коллеги снисходительно отвечали на его старания. Студентов он смешил пустой важностью. А больше у него не было места, кроме пабликов в интернете, где всплывали едкие комментарии другим художникам.

Посему лишь сейчас Борис мог сыграть того, кем себя видел. А это, согласитесь, важно не только для художника. И когда подавальщица нехотя поднесла заветное барное, Музин довольный победой откинулся на спинку и мог уже спокойно молчать весь вечер, потому как всё что запланировал он уже сказал.

– Давайте, за встречу, – звонко провозгласил Среднявский.

Все приосанились, взбодрились, и в этот момент к столу прижалась ещё одна фигура. Гриша тут же соскочил, захлопал, и начал радушно обниматься. Затем и Стас проворно поднялся, и Капканов по-свойски кинул руку старому другу.

– Здоров, парни, сори, опоздал, – приговаривал Орзибек Кулубов, мужчина гладковыбритый и худой в дорогом костюме. Он расправил плечи и сел со всеми. Карие глаза его кололись, туфли блестели шиком. А подогнанный пиджак и тонкий галстук, будто вытягивали фигуру этого сына Узбекской земли из Ферганской долины.

Музин был последний в приветствии и благодушно кивнул. Он не очень любил Орзибека за то, что тот управлял в банке и вечно был чем-то занят. Кулубов по пустякам не растрачивался, и как человек хваткий карьеру строил основательно. Со всеми кроме Музина его сцепила общая университетская молодость, пусть оставшаяся позади. Пусть темнеющая, но освещаемая искорками воспоминаний, парящими над костром дружбы, к которому всё же независимо от денег и статуса, приятно вернуться каждому. «Погреться в лучах ностальгии» – как иногда повторял Олег Капканов.

А время и дела служили оправданием редких встреч. Но они же было ярчайшей краской. Ведь то, что обыденно – бесцветно. Редкость даёт глубину и яркость. Да и каждому порой хочется погреться у костерка давней дружбы. Вокруг всегда что-то происходит, меняется невпопад, а он будто спрятан; и тлеют в нём всегда те же самые угли – воспоминания.

– Как раз на тост успел! – радостно ворчал Гриша.

– Уважаемая, меню! – повелительно отозвался Орзибек, стремясь по-деловому решить все вопросы комфорта, а уж потом отдыхать.

Меню прибыло тут же. Капканов шутливо подгонял: «Давай, тост стынет!». Орзибек решительно пробегал глазами глянцевые строчки, – Так ребят, что-нибудь будем?

«Не» – послышалось со всех сторон.

– Тогда сет из мяса на пятерых, курицу, овощи, и Хайникен ноль пять. Если можно пиво сразу.

Официантка убежала вприпрыжку. Заказ явился мгновенно. И незамысловатый тост отзвучал вновь.

Последовал звон бокалов и Орзибек расслабленно заговорил: – Еле успел, задержался по встречам, а вы как парни?

Гриша хлопнул по столу. – Да ничего, помаленьку. Тоже сегодня работал. Опять цены прыгают, ещё и перекуп новый явился! Уже пару гитар из-под носа увёл. Появился тут некий…

Он был самозанятый композитор и музыкант, но главный его доход составляла перепродажа всяческой музыкальной утвари. И предвещая скепсис читателя, отвечу, что занимался он этим с редкой честностью и крайней щепетильностью, имея навык починки сложного оборудования. Да и композитор был не абы какой, не битмейкер, не репер и даже ничего такого. Говорян имел классическую фортепианную выучку. Так что ему было что поведать, но пока он продолжал рассказывать в углу закричали «Гол!» и Гриша отвлёкся на экран.

Тем временем Капканов перехватил и, сделав свой ход, сообщил фельетон: «в юридической сфере без изменений». Он был конторский юрист, а не писатель, как могло показаться. Глаза его пуще потускнели, пока уста произносили: «Знаешь почему все юристы лысые? Потому что рвут волосы от наших законов». Но тут его увлёк стакан, требовавший чуткого к себе внимания. И дальше, как в групповой терапии вступил Среднявский:

– А я продажи в этом месяце сделал, бухгалтерию отчитал, теперь на чилле.

– Красавец, – улыбнулся Орзибек, одним движением расстегнув пиджак, и повесив его на спинку стула, – Как на новой фирме по бабкам? Запар много?

– Да также плюс минус. Продавцы молодые, но вроде смирные. А я как отвечал за всё, так и отвечаю.

И Среднявский что-то ещё сказал о товарах и брендах, которых не хватает, ведь он был управляющим кальянного магазина. И что-то ещё про новые табаки. Но Музин не слушал, а думал, чтобы такого ответить Орзибеку, когда тот спросит. Но тот отчего-то не спросил. Кажется, Бориса Орзибек тоже недолюбливал и прямо не притворялся. Ему хватало притворства на работе.

Тут Олег совершил загнутую странность. Оглядев свой пустой бокал, он некстати ощутил обиду, какая бывает, когда понял, что выпил всё быстрее друзей, и кажется будто тебя бросили в беде, будто не солидарны, и ещё всякие странности лезут в голову. Тогда случается форсируешь события, подгоняешь. Поэтому он махнул подавальщице, и та кивнула, не подойдя; знала, что пьет постоянник, и на условный сигнал быстро принесла нужный объем. С юридической деловитостью Олег прервал беседу и возгласил:

– Как говорил Платон, алкоголь приумножает то, что уже есть в человеке. Давайте приумножим!

Капканов любил обращаться к словам мудрецов, которых считал великими. И вот его бокал устремился вверх и раздался будто звон хрусталя. А дальше такое началось.

Как я говорил, старые друзья живут воспоминаниями, но костёр этот нужно ещё разжечь. А потому со всех сторон налетели реплики:

«А помните, как Гриша блевал?»

«У меня до сих пор звук в ушах стоит!»

«А как Олег в туалете закрылся?»

«А как Орзибек к девчонке ездил и…»

И тут взволновалось море юношества, какое есть у тех, кто долгое время был связан канатом студенческой жизни. Бытовые истории смешивались с глубоко личными, трагедии перетекали в комедии и обратно. Музин уже не слушал, ибо выучил все истории за год, и знал, что если товарищи соберутся вновь, то им непременно нужно подбросить в костёр дровишек и подождать пока разгорится. Будто бы каждый раз в чём-то нужно убеждаться человеку, чтобы вновь назвать кого-то другом и перейти к откровенности.

И если бы