Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

кумир — образ дорогой Алины с ее многочисленными достоинствами? Ах, Алина, бегите, сразу же бегите прочь от возможных преступных действий злодея, как только он захочет Вас увидеть, все равно, из любви ко мне или из благоразумия, но никогда не позволяйте ему подходить близко. Да, он, конечно, не может осквернить Вашу чистоту, но пусть он даже не посмеет к Вам приближаться. В местах, осчастливленных Вашим присутствием, преступление просто немыслимо — пусть злодей бежит прочь при одном ее появлении, трепещет при звуке ее речей, скрывается от ее добродетелей.

Алина, мне приходится отнять у Вас сестру, успевшую с Вами подружиться, зато я дарю Вам другую, живущую за двести лье от Вертфёя. Вы, вероятно, ее вообще никогда не видели. Но если бедная Софи и не связана с Вами родственными узами, она все-таки будет Вам еще дороже из чувства сострадания, ведь чем несчастнее она станет, тем с большим рвением Вы окружите ее своими заботами. Осознав необходимость расстаться с Софи, Вы, возможно, решите, что ее надо возвратить родной матери. Поступать таким образом, однако, не следует, ибо не следует ей желать подобной судьбы. Остерегайтесь этого, ибо Клодин развратит ее окончательно.

Мать рассталась с родной дочерью, и поступок этот объясняется очень просто: благодаря своей хитрости кормилица надеялась подарить девочке огромное состояние, которое, как уверял президент, ожидает невесту в будущем. Вероятно, этот мотив многое извиняет. Впрочем, Клодин, не ограничившись простым мошенничеством, тут же совершила и явное преступление, что говорит о низости ее души. Она очень заинтересована в успехе задуманного; как только она поймет, что ее планы провалились из-за бесчестных действий другого лица, то сразу же попытается обеспечить своей дочери состояние, равноценное плодам первого мошенничества. Ни в коем случае не отправляйте Софи в родную деревню, в то злачное место, где под покровом таинственности столичные развратники творят свои грязные дела. Уверяю вас, там ей недолго придется жить в безопасности. Договор, заключенный с Изабо, также не выглядит безупречным, что, кстати сказать, не укрылось и от внимания Детервиля. Президент, алчно домогающийся встречи с Софи, сразу бросится в Берсёй на ее поиски. Вместе с Вашей любезной матерью позаботьтесь о благе этой несчастной девушки. Вы можете рассчитывать на мою помощь, если окажется, что я способен быть чем-либо полезен. По крайней мере до конца сезона, как мне думается, Вам ничто не угрожает. Позвольте же мне посоветовать Вам провести это время с пользой; Вы непременно должны развить свои богатые дарования, которые пригодятся Вам в любом случае, как бы в дальнейшем ни сложилась Ваша судьба. Надеюсь, что после всех несчастий Господь дарует Вам и светлые дни, тогда цветок Ваших талантов раскроется полностью, но если жестокой судьбе будет угодно и в дальнейшем устилать путь Вашей жизни терниями, таланты всегда скрасят горькие минуты печали. Итак, при любых обстоятельствах Вы не должны бросать свои занятия. Бесполезными они, думаю, станут лишь в том случае, если мы, предназначенные друг для друга, когда-нибудь откажемся от переполняющего нас чувства, но с этого мига само существование для меня будет невозможно. Простите меня за те робкие опасения, что я высказал в моем письме. Я сам с трудом перечитываю эти строки, но у меня нет сил здесь что-либо вымарать. В частности, Вы не должны ничего бояться, так как мои страхи легко объяснить любовью: судьба любимой всегда вызывает опасения.

Письмо двадцать шестое

ПРЕЗИДЕНТ ДЕ БЛАМОН — ДОЛЬБУРУ

Париж, 26 сентября

Нет, не мешай мне натаскивать эту девицу. В остальном можешь поступать как знаешь, но руководить ее воспитанием целиком предоставь мне. Очаровательная Огюстина для нас подлинное сокровище… С нею успех нам, в общем, обеспечен, поэтому еще раз прошу тебя не вмешиваться. Если не будешь доверять мне — все пропало, ведь ты ровным счетом ничего не смыслишь в тонком искусстве — в умении вскружить голову молоденькой девчонке. При помощи этого возвышенного искусства мы, управляя человеческими страстями, владычествуем над душами людей; мы умеем выбрать нужное чувство, чтобы, воздействуя на него, постепенно приблизиться к желаемому результату. Углубляясь в научное познание человеческой души, мы распознаем ее самые скрытые механизмы и одновременно открываем рычаги, необходимые для управления ею: учимся использовать похвалу и лесть, проникаемся терпимостью к отдельным предрассудкам, узнаем, какие из них относительно безвредны, а какие следует устранить совершенно. Проповедуемая нами философия принуждает смотреть на вещи здраво, под новым углом зрения. Сообразуясь с возрастом, полом и образованием особы, которую мы хотим развратить, мы умеем действовать осмотрительно. Да, мы учитываем возможности телосложения, умело используем спесивость, извлекаем выгоду из любых слабостей, всячески поощряя и изменяя их в соответствии с поставленной целью. Мы помогаем заглушить голос совести, подменяя его приятнейшими ощущениями, наконец, мы не брезгуем и открывшимися добродетелями, лишь бы только беспрепятственно насладиться желанными пороками. Короче говоря, ты совершеннейший профан в возвышенном искусстве и великом таинстве совращения. Стало быть, не вмешивайся. Друг мой, предоставь это дело мне, а я уж добьюсь успеха.

Здесь мы встречаемся с одним удивительным фактом — преступное искусство растления души рождается из практики юридических допросов. Разве наши судебные протоколы по уголовным делам не суть ужасное совращение и соблазн?

И вот теперь мы сталкиваемся с тем забавным случаем, когда славное искусство казаться добродетельным, благодаря которому нам удалось выйти в люди и заручиться общественным уважением, позволяет тщательно сокрыть преступление, способное лишь уничижать и бесчестить. Значит, крайности сходятся друг с другом?.. Да ничуть, просто развращаются люди, и мы видим перед собою пороки цивилизации. Той хваленой цивилизации, которая скорее низводит личность до уровня скота, нежели ее возвышает; той цивилизации, которая подминает под себя человека, загоняет его под ярмо сурового угнетателя, с ловкостью присваивающего себе все отнятые у жертвы блага. И это прикрывается именами Фаринация, Жусса, Кюжаса.[8] Что мне, впрочем, за забота? Будем из всего этого извлекать выгоду молча. Путешественник, который желает взобраться на спину опустившегося на колени верблюда, чтобы править им, вряд ли будет оценивать свои силы. Он только изумится глупости этого животного, не умеющего употребить свою мощь себе на пользу. Но вернемся к нашему делу.

Ты прекрасно понимаешь, что, помимо перечисленных выше средств, я пущу в ход могущественную пружину личной выгоды — безотказное орудие управления второстепенными действующими лицами, неспособными осознать величие преступления и потому рискующими взойти на плаху лишь в надежде на скорое обогащение. Эта девица Софи, признаюсь тебе, вскружила мне голову. Но искать убежища в доме моей