Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

оставить прежнюю горячую любовь, Флорентину, обещала предупреждать любое мое желание. Вы не поверите, какими ласками она меня осыпала; знаменитая Сапфо не ухаживала так за своей дорогой Демофилой: цветок, сорванный мной по дороге, в глазах донны Кортилии представлял собой величайшую ценность, она покрывала его поцелуями и носила у себя на груди до тех пор, пока он не увядал; если я разрешала ей оказать мне кое-какие услуги, она была на седьмом небе от счастья; если я отказывалась, она тут же заливалась горькими слезами.

«Я не требую от тебя взаимности, — как-то раз страстно прошептала мне донна Кортилия, умевшая придать своему голосу интонации утонченной чувственности, характерные для женщин такого разряда. — Нет, Леонора, мне от тебя ничего не надобно, позволь мне только любить тебя; не отвергай мое искреннее чувство, не унижай меня, раз уж не хочешь сделать меня счастливой».

Затем она становилась передо мной на колени, целовала мне ноги, орошала слезами следы от моих туфель; когда я неосторожным словом оживляла ее преступные надежды, на щеках донны Кортилии проступал румянец и она заливалась смехом. Я не собиралась уступать домогательствам цыганки, но мне приходилось быть осторожной; иногда я тактично просила донну Кортилию не говорить мне более о таких позорных вещах, тогда она, изменившись в лице, покидала меня в смятении — слова мои действовали на нее подобно знойному южному ветру, который в одно мгновение выпивает влагу из нежных цветков гвоздики; стоило мне ее окликнуть — она снова лежала у моих ног; никогда мне еще не приходилось наблюдать столь нежной любви и изысканных ухаживаний.[25]

Раздраженная моим стойким сопротивлением, донна Кортилия решила мне отомстить; она подумала, что добьется своего, нанеся удар по моему самолюбию; поволочившись за Климентиной, цыганка вскоре уже могла похвастаться определенными успехами, я же смотрела на этих несчастных женщин с неподдельной жалостью. Моя темпераментная подруга, проведшая долгие годы под знойным африканским небом, лишенная каких-бы то ни было нравственных принципов и незнакомая с добродетелью, до сих пор удерживалась от разврата только благодаря моим советам, ибо я считала священным дружеским долгом давать их, — короче говоря, Климентина быстро уступила домогательствам донны Кортилии. Их взаимная страсть поначалу была такой горячей, что я, как верная подруга, крайне этим обеспокоилась. Беспокойство мое объяснялось также и тем, что мне было досадно наблюдать превращение нормальной женщины в порочную развратницу. Зная темперамент Климентины, я опасалась того, как бы она, серьезно увлекшись забавами донны Кортилии, не осталась в таборе навсегда. Как ей тогда сдержать данное мне слово? Расстанется ли она с цыганами по прибытии в Мадрид, чтобы собрать необходимые средства для моего возвращения во Францию?

Климентина вскоре сообразила, что своим поведением она сильно меня огорчает, и умоляла меня не волноваться, клялась, что мимолетное увлечение, легкая уступка чувствам и темпераменту не повредят нашей сердечной дружбе. Я несколько успокоилась, но попутчицы не казались мне оттого менее отвратительными, и потому, постоянно думая о том, как бы от них избавиться, я то и дело проливала горькие слезы.

Климентина поступила как настоящая подруга: постепенно она сумела отделаться от донны Кортилии, и мне не за что было упрекать потом верную и обходительную испанку. Дальше, чтобы не усложнять повествование, я не стану возвращаться к истории этой краткой страсти. Перейдем теперь к нашим дорожным приключениям.

Как то раз, мечтая о вечернем отдыхе, мы мирно шли по тропинке, вьющейся по берегу Тахо; проходя мимо оврага, лежавшего в четырех льё от испанского города Алькантара, мы услышали жалобные стоны. Кастеллина, опередив остальных, проворно спустилась в овраг и позвала нас на помощь; по ее словам, какой-то бедняга, получивший несколько ударов кинжалом, теперь истекает кровью. Надо воздать должное Кастеллине: без нее человек, лежавший на дне оврага, неизбежно скончался бы; другие цыганки, испугавшись одного вида пролитой крови, в ужасе отпрянули от края оврага, а их менее чувствительные товарищи равнодушно следовали своим путем. Кастеллина приподняла раненого с земли, прислонила к стволу одинокого дерева, обработала раны целебным бальзамом и перевязала их полосками материи, которые самоотверженная девушка оторвала от своего платья.

Умирающий, придя в сознание, поблагодарил ее и явно возродился к жизни.

«Оставайтесь здесь, друг мой, — сказала ему Кастеллина, после того как раненому была оказана первая помощь. — Пожалуйста, прекратите стонать, через полчаса я вернусь к вам в компании сильных мужчин, и они перенесут вас в надежное убежище, где вы сможете восстановить свои силы».

Успокоив несчастного, Кастеллина побежала вслед за цыганами, успевшими далеко от нее отойти.

Поступок этот, как мне думается, свидетельствует о благородстве души молодой цыганки, и если добродетель столь явно торжествует среди лиц, склонных к мошенничеству и разврату, нам остается проливать слезы сожаления об их судьбе, иначе мы должны согласиться с тем, что царящая среди цыган развращенность, если она отличается такими несомненными достоинствами, должна восприниматься всеми в качестве образца для подражания.

По прибытии на место ночлега цыгане, посоветовавшись друг с другом, одобрили поведение дочери своего предводителя и тотчас же послали за раненым двух крепких мужчин. Тем временем женщины готовили постель для пострадавшего. Бригандос, хотя и отдал приказ помочь попавшему в беду человеку, тем не менее, чувствовал себя как-то неловко:

«Решение мое было продиктовано состраданием, а не разумом, — сказал он мне, — если несчастный стал жертвой преступников, то сыщики рано или поздно обратят внимание и на нас; ну, а если раненый умрет в нашем жилище?.. И кроме того, меня беспокоит какое-то мрачное предчувствие, а предчувствия меня никогда не обманывали; напрасно, напрасно мы пришли на помощь этому бедняге... Но хватит ворчать, — продолжал Бригандос, видя, что раненого вносят в комнату, — меня тронули его муки, так что оставим страх и прислушаемся к голосу сердца, повелевающему нам облегчать страдания ближних».

После того как больному была оказана необходимая в таких случаях помощь, он спокойно проспал целую ночь и почувствовал себя значительно лучше. Мы поинтересовались, каким образом он оказался в овраге.

«Слабость, — отвечал незнакомец, — не позволяет мне подробно распространяться о причинах тех бед, что обрушились на мою голову; меня зовут дон Педро, я судебный чиновник и рыцарь Святой Эрмандады. Мадридский инквизиционный трибунал, к членам которого я имею честь принадлежать, отправил меня в Португалию, где я должен был арестовать одного отпетого негодяя, обвиняемого в страшном преступлении: вместе со своими домочадцами подозреваемый тайно обратился в иудейскую веру; надеюсь, вы понимаете, что преступление это омерзительное, ибо люди, продолжающие поклоняться богу Моисея, достойны лишь пламени костра. С помощью невероятных хитростей мне удалось задержать обрезанного;