Богиня - Юкио Мисима

платье небрежно прилегла вечером на диван, Сюго хвалил ее прелестную, естественную позу и с сожалением вздыхал, что такую не получится принять на приеме. Не будучи актрисой, Ёрико поначалу внутренне сопротивлялась этим назойливым режиссерским наставлениям, но в конце концов осознала справедливость замечаний Сюго и теперь послушно подчинялась любым его придиркам. Вдобавок женщине не надоедает, когда ей постоянно говорят, до чего она красива.

Красота – одна из тех вещей, которые можно создать верой и поклонением. Благодаря постоянному поклонению Сюго Ёрико решила, что подобных ей красавиц на свете больше нет. При такой вере и общество очень быстро приходит к той же мысли. Ёрико несла свою красоту с величайшим достоинством; глядя на Ёрико, французские дамы просто терялись.

Лишь одно огорчало Ёрико – она хотела ребенка. Вот только каждый раз, когда она говорила мужу о столь обычном для женщины желании, он отмахивался; они могли завести ребенка в любое время, но Сюго никак не соглашался. Это разрушило бы созданные им совершенные линии тела жены.

– Ты ведь не из тех женщин, которые потакают примитивным желаниям, – говорил Сюго. – Мужской талант и женская красота – это божий дар, к нему нельзя относиться небрежно. Талантливому человеку не пристало думать о себе, он рожден для жизни, в которой нет места обычным мирским устремлениям. Красивая женщина столь же несвободна, она должна неустанно служить собственной красоте, принести ей в жертву все остальное. Если тебя одолевают заурядные мысли, считай их искушением дьявола. Желание иметь ребенка нашептывает тебе завистливый дьявол.

Но Ёрико страдала: скоро ей исполнится тридцать, а муж не хотел замечать, что возраст – куда более опасный враг, чем ребенок. Переход за порог тридцатилетия приводил Ёрико в ужас, сравнимый с тем, какой человек испытывает перед эшафотом.

На самом деле Сюго тоже переживал это очень болезненно. Он сознательно закрывал глаза на то, как быстро увядает женская кожа. Однако во многом он сам создал красоту Ёрико и знал, что, столкнувшись с ее старением, обязан хоть немного его задержать. Готовясь к близящемуся критическому возрасту жены, Сюго ради нее ломал голову над всевозможными косметическими процедурами, гимнастикой, диетой для здоровья кожи.

Когда супруги Киномия возвратились на родину, Ёрико было тридцать пять лет. В Японии ей наконец-то удалось переубедить мужа, и она родила долгожданного ребенка. Дочь, которую назвали Асако.

Увидев, как относится муж к новорожденной дочери, Ёрико впервые заподозрила в этом мужчине чудовище.

Сюго вел себя не так, как нормальные отцы: он совсем не интересовался девочкой. Бестактно заявил, что у младенцев безобразные лица, чем довел Ёрико до слез. Он не говорил, что лицо его дочери безобразно, – ему просто казалось, что младенческие лица в принципе уродливы.

Превращение женщины из жены в мать Сюго воспринимал как моральное падение. И ребенка, ставшего тому причиной, своевольный отец скорее ненавидел.

Но дело было не только в этом. Постепенно Ёрико осознала свое положение, представила, что случится, если муж к ней охладеет, и вернулась к прежней жизни, подчиненной его желаниям. Теперь она следила за своей фигурой даже больше прежнего.

Скорее всего, материнский инстинкт у нее был слабый. Асако поручили кормилице, потом прислуге, далее – репетитору. Ёрико опять с головой погрузилась в светскую жизнь. Убедившись, что роды не испортили фигуру, она успокоилась, решила, что еще вполне молода, и пребывала в этой уверенности до сорока пяти лет, то есть до окончания войны.

Во время войны Ёрико выделялась из толпы. Она носила европейскую одежду, яркие платья и поэтому постоянно подвергалась нападкам участников движения с лозунгом «Роскошь – наш враг». На улице настырные женщины неоднократно вручали ей табличку «Откажемся от роскоши!». Как-то раз Ёрико не выдержала и сказала одной из них:

– А что будет с Японией, если не наряжаться, как я? На столе нужны цветы, а в войну они еще нужнее. Если все станут, как вы, грязными тетками, Японии придет конец.

Женщина с подвязанными для работы рукавами вдруг закрыла лицо руками и зарыдала.

Семья Киномия не спешила эвакуироваться. Сюго из-за работы оставался в Токио, Ёрико с Асако временно уехали на дачу в Каруидзаву. Но там было плохо с продуктами, к тому же Ёрико терпеть не могла рутину, поэтому вернулась с дочерью в столицу. В Токио благодаря связям компании их в изобилии снабжали продуктами с черного рынка.

Двадцать пятого мая при воздушном налете их дом сгорел.

Ёрико приготовила вещи на случай экстренной эвакуации. Она понимала, что это бессмысленно, но все равно сложила в небольшой чемодан наряды и духи, которыми пользовалась в Париже, чтобы были под рукой, и спала, поставив чемодан у изголовья: готовилась при необходимости выбежать из дома, прихватив его с собой.

Когда заревела сирена, возвещавшая о воздушном налете, они втроем и служанка спрятались в дворовом погребе, переделанном в бомбоубежище.

Десятилетнюю Асако подхватила не мать, а служанка, она же ее и обнимала. Супруги Киномия одевались в спешке и набросили что попалось под руку: Сюго был в халате поверх пижамы, Ёрико – в брюках, блузке и меховом полушубке. В бомбоубежище она открыла пудреницу и при тусклом свете лампочки спокойно приводила в порядок заспанное лицо.

Неподалеку раздался взрыв, лампочка погасла.

– Сегодня ночью, похоже, близко падают, – заметил Сюго.

Ёрико не ответила.

В дверной щели полыхнул отсвет пламени.

Сюго встал и чуть приоткрыл дверь – из окон их дома вырывался огонь. В следующую секунду взрывом захлопнуло дверь, и Сюго свалился внутрь. Асако заплакала.

– Ох нет! Бомба!

Обнявшись, они провели в страхе несколько часов. Самолеты вроде бы улетели. Жар от огня проникал даже в бомбоубежище, было очень душно.

– Лучше выйти отсюда. Сил нет терпеть, жарко, дышать нечем!

Сюго снова открыл дверь и выглянул наружу. Дом был целиком объят пламенем, при взгляде на него обжигало лицо.

– Асако, скорей, скорей!

Вчетвером они выскочили из бомбоубежища и побежали к воротам обширного внутреннего двора.

– Ой! Парижские платья!

Сюго не успел остановить жену. Ёрико метнулась обратно, юркнула в бомбоубежище и выскочила с чемоданчиком. И тут на нее рухнула горящая балка.

Сюго в ужасе вскрикнул.

Ёрико увернулась, но огонь опалил ей щеку. Однако чемоданчик она из рук не выпустила и бросилась к воротам, где ждали остальные; меховой полушубок на ней горел. Сюго и служанка поспешно сбили пламя.

Огонь оставил безобразные шрамы, от прежнего лица Ёрико сохранилась лишь половина.

После этого Ёрико перестала встречаться с людьми и затворилась дома.

Глава вторая

Прекрасное лицо Ёрико изуродовали ожоги, а