Мудрец сказал… - Лао Шэ

– Послушай, толстячок, ты только поступил в банк, а уже начинаешь вводить свои расценки! Не надо! Надеюсь, меня-то ты почтишь своим визитом? – Мудрец и насмехался над Мо Да-нянем, и в то же время уговаривал его. – Все мы, в том числе и Оуян, не так уж плохи, но человек есть человек, и у каждого свой характер. Не хочешь – не дружи с Оуяном, это дело твое; просто я, как старший брат, хочу вас всех собрать за чарочкой вина и мирно побеседовать, чтоб вы потом хоть раскланивались друг с другом. Настоящим демократам присущи взаимная любовь и уважение. Смотри, как бы я не прозвал тебя социалистом или разбойником, что в общем-то одно и то же!

Мо Да-нянь заколебался:

– А Ли Цзин-чуня ты пригласишь на эту пирушку?

– Ли Цзин-чуня? – Мудрец устремил взор в потолок и долго его изучал. – Говоря по правде, Цзин-чуня я побаиваюсь. И не я один, но и все остальные! Будь он сейчас здесь, я слова вымолвить не смог бы!

– Значит, ты его не пригласишь? – Мо Да-нянь испытующе посмотрел на Мудреца.

– Пожалуй, не надо.

– Ну так вот, дорогой Чжао: будет Ли Цзин-чунь, я буду тоже, не будет – и мне там делать нечего. Да, его стоит бояться, потому что хороший человек, пусть даже не очень умный, сильнее самого хитрого приспособленца!

– Разве я сказал, что Ли Цзин-чунь – плохой человек?

– По-моему, он выше всех нас! И по своим знаниям, и по уму, и по моральным качествам. Не вразуми он меня, я вряд ли догадался бы поступить в банк и заняться тем, о чем мог только мечтать. Да, я его уважаю. Я не смог запомнить все, что он мне говорил, но что запомнил, до смерти не забуду! Например, он сказал, что человек любой профессии способен принести пользу революции. Это относится и к банковскому делу, и к ремеслу, с помощью которых можно реформировать экономику, и к торговле, и к преподаванию – словом, к любой сфере, где нужны усердие и глубокие, специальные знания. Все порядочные люди идут разными путями, но цель у них одна: изменить общество, просветить народ, потому что революция может считаться завершенной лишь тогда, когда народ станет сознательным. Кричать о революции, а думать совсем о другом так же бессмысленно, как женщине с бинтованными ножками участвовать в соревнованиях по бегу! Вот что говорил Ли Цзин-чунь. Разумеется, я передаю его слова неточно, но примерный смысл такой. Чем больше я думал об этом, тем сильнее чувствовал, что он прав, потому и перестал заниматься всякими глупостями вроде выкрикивания лозунгов и выведывания чужих тайн. Все это чепуха! Ли Цзин-чунь – человек не только хороший, но и понимающий, так что мое решение остается в силе: не пригласишь его, я тоже не пойду! Извини, старина, мне пора работать. – Мо Да-нянь поднялся. – Итак, я готов на примирение, но только если будет Ли Цзин-чунь!

– Может, хоть пообедаем вместе?

– Прости, но в нашем банке очень строгие порядки, хозяин – иностранец. С обеденного перерыва надо возвращаться минута в минуту, а в ресторане мы наверняка задержимся. Вот возьму отпуск, тогда и сходим. До свидания, старина!

Мо Да-нянь пожал приятелю руку и исчез, даже не проводив его. Растерянный и недовольный Мудрец вышел на улицу и тут только вздохнул: «Толстячок-то просто свихнулся! Ишь как иностранец его вышколил!»

* * *

Мудрец был очень раздосадован тем, что Мо Да-нянь встретил его в штыки, но, поразмыслив, решил, что этот толстячок обладает поистине бычьей пробивной силой, раз устроился в банк к иностранцу. Недовольство уравновесилось в нем уважением, и он решил относиться к Мо Да-няню великодушно.

Хуже обстояло дело с Ли Цзин-чунем и Оуян Тянь-фэном, они чересчур далеко отошли друг от друга, чтобы можно было помирить их одними уговорами. Если их как бы невзначай свести вместе, они наверняка снова повздорят, а может быть, и подерутся. Да, тут надо еще серьезно подумать! Почему он должен все время жертвовать собой ради друзей?!

Вернувшись в пансион, Мудрец тихонько позвал У Дуаня:

– Пойдем в харчевню, пообедаем! Надо обсудить одно дело.

– А что за дело?

– Пока секрет.

Услышав слово «секрет», У Дуань вздрогнул, как будто ему впрыснули морфий, схватил шапку и, даже не переодевшись, последовал за Мудрецом. В харчевне они заказали еду, и У Дуань, горя нетерпением, стал торопить Мудреца, чтобы тот рассказал о своем секрете.

– Не спеши. Честно говоря, это не секрет, а дело.

– Выходит, ты меня надул? – Разочарованию У Дуаня не было границ.

– Если бы я не сказал про секрет, ты еще три часа собирался бы! – захохотал Мудрец. – А дело вот какое: я только что виделся с Мо Да-нянем и сказал, что хочу вас всех помирить, но он не так прост, как раньше. Едва поступил в банк, а уже стал настоящим европейцем.

– Вырядился в европейский костюм? – не без зависти спросил У Дуань.

– Нет, мыслить начал на европейский лад. Подумай только, я, гость, еще не попрощался, а он важно так встает и говорит: «Извини, у меня дела, в другой раз увидимся!» Я знаю, что он туповат, потому и пропустил его слова мимо ушей. А насчет пирушки, которую я предложил, он сказал, что ее нельзя устраивать без Ли Цзин-чуня. Я, конечно, скис, потому что объединить Ли с Оуяном – все равно что насыпать в печку уголь вперемешку со льдом. Можно подумать, что мне больше остальных это надо! Я ведь для вас стараюсь, да и повеселиться совсем неплохо! Ты не знаешь, почему Мо Да-нянь так возненавидел Оуяна? Наверное, тут какая-то тайна…

– Ну вот, наобещал с три короба, а сам меня выспрашиваешь! Ладно, так и быть, расскажу тебе. – Желтое лицо У Дуаня посуровело. Когда он собирался поведать какую-нибудь тайну, он всегда напускал на себя строгий вид – как Чжугэ Лян [39], замысливший очередную хитрость. – Ты что думаешь? Я ведь со всеми лажу. Мо Да-нянь и Оуян подрались не из-за меня; наоборот, я старался их утихомирить. Оуяна каждый день водил в поликлинику, когда он расхворался, да и с Мо Да-нянем мы в хороших отношениях. Дружбы с Ли Цзин-чунем я никогда не искал, но при встречах вежливо раскланиваемся. В общем, я ни с кем не ссорился и могу спокойно прийти на пирушку. Что же касается главных враждующих сторон, то я так думаю: Оуян возненавидел Ли Цзин-чуня за его близость к Ван, а Мо Да-нянь обозлился