Улитка на склоне Фудзи - Исса Кобаяси

Бакланы

Снова с пустыми желудками

Скользят по воде*.

* * *

В соснах цикады

Все плачут и плачут – когда же

Время обедать?

* * *

Свободу презрев,

В лодку, к птенцам орущим,

Вернулся баклан.

Прошел слух, будто в саду моего друга Набути расцвели пионы невиданной красоты. О местных жителях я уже и не говорю – со всех концов страны люди устремились сюда, утруждая ноги свои единственно для того, чтобы полюбоваться этими пионами. С каждым днем множилось число приходящих. Я тоже как-то зашел к нему и увидел, что по саду, протяженностью всего в пять кэнов*, расставлены изящные, современной работы экраны и навесы от дождя, пионы же – белые, красные, лиловые – цветут повсюду, да так пышно, что и листьев не видно. Более того, есть среди них и желтые, и черные – словом, такие диковинные, что все просто немеют от изумления. Однако когда, немного успокоившись, я вгляделся внимательнее, цветы эти разом утратили для меня всю свою прелесть. Воистину, рядом с другими шелестящими на ветру пионами они были подобны разукрашенным трупам рядом с цветущими девами – хозяин забавы ради смастерил их из бумаги и аккуратно привязал к веткам, желая ввести людей в заблуждение. Причем он вовсе не рассчитывал обогатиться, взимая с приходящих плату, наоборот, он сам тратился на вино и чай для всех. Что им двигало? Думая об этом, не устаю восхищаться:

Бумажный мусор

Цветами пиона прикинулся

Под сенью листвы.

Похороны лягушки

В здешних местах у ребятишек есть такая игра: живую лягушку закапывают они в землю и поют: «Нет нашей лягушки, умерла, умерла. Подорожника листок мы сорвем, на могилку, на могилку принесем».

Так напевая, они покрывают могилку листьями подорожника и уходят. Кстати, в «Своде целебных растений»* подорожник иначе называется «лягушкиным кафтаном». А местные жители часто называют его «лягушкиным листом». То есть дух Ямато естественно соединяется с китайским духом. И, видно не без причины, возникла в старину такая игра:

Цветы унохана

Роняют слезу за слезою

На жабью могилку.

Эти существа в Китае обучали бессмертных искусству полета и беспредельной свободе духа. В нашей же стране они были увенчаны воинской славой в битве при монастыре Тэннодзи*. Впрочем, все это дела далекой старины, теперь же, когда в мире воцарился порядок, они настроены вполне миролюбиво, и стоит летним вечером, расстелив за домом циновку, позвать: «Эй, лягушка-квакушка!» – она сразу же и выползет из зарослей, чтобы насладиться прохладой вместе с человеком. Мне захотелось в одной строфе выразить их облик и душу, поэтому я как величайшую честь воспринял бы приглашение Тёсёси* быть судьей на «сопоставлении насекомых и прочих мелких тварей»:

Невозмутимо

Снизу вверх смотрит на горы

Лягушка.

* * *

Вот соловей.

А там – гляди-ка – жаба.

Ну, чем не пара?

(Кикаку*)

* * *

Мысли свои

Держит всегда при себе

Толстая жаба.

(Кёкусуй*)

* * *

Капли воды

С головы стряхивает лапкой

Толстая жаба.

* * *

Тем или этим?..

Ах, право, каким же полям

Отдам предпочтенье?

* * *

В спальне комар,

Пискнуть успев едва,

Тотчас сгорает.

* * *

Подражают бакланам,

Но, пожалуй, и их превзошли

Проворные мальчишки.

* * *

Лежа рядком,

Спорят лениво и долго

О далекой грозе.

* * *

Лотосы.

Ложным блеском сверкает на листьях

Роса этого мира.

* * *

Щенка-несмышленыша

«Сюда-сюда» – из травы

Кличут цикады.

В провинции Синано в местечке Сусака жил аптекарь по имени, кажется, Накамура. Его отец однажды забавы ради убил спаривающихся змей. С той ночи у него в тайном месте стала расти болезненная опухоль, которая постепенно превратилась в страшный нарыв, и однажды, упав без памяти, он в одночасье скончался. Сын унаследовал дело отца, его звали Сантэцу. Отличался он тем, что имел редкостный, прямо сказать, превосходный мужской признак, с виду словно гриб мацутакэ. И вот взял он себе жену; когда же впервые собрался соединиться с ней, крепкая дубинка его вдруг опала, став маленькой и мягкой, словно фитиль лампы, и никакого толку от нее не было. Он и конфузился, и злился, и негодовал, а в конце концов, решил: «Переменю-ка жену, может, с другой повезет больше». Сменил он их сотню, но так ничего и не достиг. Он впал в безумную ярость и теперь живет один. Я-то думал, что такое бывает только в «Собрании подобранных сокровищ Удзи»* или в других древних собраниях, но самому быть свидетелем… Люди тихонько шептались, что такова, верно, была месть тех змей – пресечь его род. Жизнь всех существ и тварей, даже блох и вшей, должно ценить наравне с человеческой. Убивать же спаривающихся животных – самый большой грех.

Что в бочке они,

О том невдомек. Вечерней прохладой

Наслаждаются рыбы.

* * *

Скорей-скорей

В дымке теряйтесь, птицы,

Выпущенные на волю.

* * *

«Другой берег»*…

Отдаюсь комарам на съеденье.

Чем не Шакья-Муни?

* * *

В просторной бадье

Плескаясь, блестит чешуей

Пойманный карп.

Суетою спешит заполнить

Свой жизненный миг.

На горе Асаяма

Вьюнок

По земле раскаленной ползет

От камня к камню.

* * *

Стража заставы

Прижигают сегодня моксой.

Слива цветет.

* * *

Человеческий голос

Заслышав, прячет дитя свое

Мать-олениха.

* * *

Первые светлячки,

Сколько вокруг ни кружите,

Не проведете